И однако, когда часовая стрелка переползла через число 10,разве она не почувствовала, что в неё начинает медленно, но верно заползатьсчастье? И теперь, глядя на укрытый тенью луг, Лизи думает, что ответ — «да».Знает, что ответ — «да». Потому что, сидя с головной болью и стаканом терпкогокрасного вина, наблюдая за гиеной, обедающей сусликом под комментарий: «Хищникзнает, что так хорошо поесть ему, возможно, удастся лишь через много дней», -Лизи не сомневалась, что она любила его и знала много такого, что могло нанестиему урон.

А он тоже любил её? Был одним из них?

Всё так, но в данном вопросе его любовь к ней имелавторостепенное значение. Главное было в другом — в жажде смерти, которую она внём видела. Другие друзья Скотта видели его талант, который их ослеплял. Она жезамечала, с каким трудом ему иногда удаётся встретиться с незнакомцем взглядом.Она это понимала и знала, что могла больно ударить его, если бы захотела,несмотря на два опубликованных романа и умные, иногда блестящие мысли, которымион делился с собеседниками. Он, по словам её отца, просто нарывался нанеприятности. И занимался этим всю свою обаятельную дол-баную… нет, поправка,всю свою обаятельную грёбаную жизнь. Сегодня обаянию Скотта предстояло датьтрещину. И кто его разобьёт? Она.

Маленькая Лизи.

Она выключила телевизор, пошла на кухню со стаканом вина,вылила его в раковину. Больше пить не хотелось. На вкус оно стало не столькотерпким, как кислым. Оно скисло из-за тебя, подумала Лизи. Вот как твоёотсутствие подействовало на вино. И в этом она нисколько не сомневалась. Старыйрадиоприёмник стоял на подоконнике над раковиной, старый «филко» с треснувшимпластмассовым корпусом. Приёмник принадлежал папане; он брал его с собой в амбари слушал, пока работал. Это была единственная его вещь, которая осталась уЛизи, а на окне она держала его потому, что лишь там он брал местные станции.Джодота подарила ему этот приёмник на Рождество, купила на распродаже, но когдаон развернул бумагу и увидел подарок, губы его растянулись в такой широкойулыбке, что казалось, разорвутся, и как он её благодарил! Снова и снова! Тусамую Джоди, которая всегда была его любимицей, и эта самая Джоди как-то ввоскресенье, за обеденным столом, объявила родителям (чёрт, объявила им всем),что беременна, а мальчик, который её обрюхатил, сбежал, завербовался на флот.Она хотела знать, может, тётя Синтия из Уолфеборо, штат Нью-Гэмпшир, позволитпожить у неё до того, как ребёнка можно будет отдать на усыновление. Именно таки выразилась Джоди, словно речь шла о домашней живности. Новость её встретилинепривычной для воскресного обеда тишиной. Это был один из тех редких случаевна памяти Лизи (может, единственный), когда непрерывный разговор ножей и вилокс тарелками (семеро голодных Дебушеров споро расправлялись с жареным мясом)прекратился. Наконец добрый мамик спросила: «Ты говорила об этом с Богом,Джодота?» А Джоди (вот тебе, добрый мамик) ответила: «Ребёночка мне сделал ДонКлотьер, не Бог». Именно тогда отец вышел из-за стола, не сказав любимой дочерини слова, даже не посмотрев на неё. А несколько минут спустя они услышали, чтов амбаре работает радиоприёмник, очень тихо. Через три недели отца свалилпервый из трёх инсультов. К тому времени Джоди уехала (не в Майами, туда онаотправилась через много лет), и теперь Лизи становится объектом нападок Дарлы,а почему? Потому что Канти на стороне Дарлы, а обзывать Джоди всякими словамине приносит им никакого удовольствия. Джоди отличается от остальных сестёр Дебушер.Дарла называет её холодной, Канти — эгоистичной, обе называют еёбезответственной, но Лизи думает, что дело в другом, отличие у неё как разхорошее. Джоди — единственная из всех сестёр, кто нацелен на выживание исовершенно невосприимчив к парам вины, наполнявшим семейный вигвам. Сначала этипары источала бабушка Ди, потом добрый мамик, но Дарла и Канти уже готовыподхватить эстафету, уже понимают, если ты называешь этот ядовитый, вызывающийпривыкание дым долгом, никто не велит тебе затушить костёр. Что же касаетсяЛизи, она только хочет, чтобы таких, как Джоди, было больше. Тогда на обзыванияДарлы она смогла бы ответить: «Засунь это себе в зад, дорогая Дарла» или «Чтосебе постелила, на том и спи».

Она стоит у двери на кухню. Смотрит на большой, чутьуходящий вниз двор. Хочет увидеть Скотта возвращающимся из темноты. Хочетпозвать его (да, больше, чем что-либо ещё), но упрямство удерживает его имя загубами. Она ещё немного подождёт.

Но лишь немного.

Потому что её уже начал охватывать страх.

Отцовский приёмник берёт только средние волны. Радиостанция«WGUY» давно уже канула в Лету и ушла из эфира, но «WDER» транслировала старыепесни, и когда она мыла стакан, из которого вылила вино, какой-то геройпятидесятых пел о юной любви. Потом она вернулась в гостиную и… бинго! Он стоялна пороге с банкой пива в одной руке и привычной улыбкой на лице. Возможно, онане услышала шума подъезжающего автомобиля из-за музыки. Или из-за головнойболи. Может, из-за первого и второго на пару.

— Эй, Лизи. Я сожалею, что опоздал. Действительно сожалею.После семинара Хонорса мы заспорили о Томасе Харди, и…

Она молча отворачивается от него и возвращается на кухню, кмузыке, льющейся из «филко». Теперь это какая-то группа, поют «Ш-Бум». Онпоследовал за ней. Она знала, что последует, по-другому просто быть не могло.Она чувствовала, как всё то, что ей хотелось высказать ему, копошится в горле,едкие фразы, ядовитые, но какой-то одинокий, полный ужаса голос сказал ей, чтоничего этого говорить нельзя, во всяком случае, не этому человеку, но она советпроигнорировала. Переполненная злостью, не могла поступить иначе.

Он ткнул большим пальцем в сторону радиоприёмника, гордясьникому не нужными знаниями.

— Это «Кордс»[39]. Первоначальная чёрная версия[40]. Лизиповернулась к нему.

— Ты думаешь, меня интересует, кто и что поёт по радио,после того как я отработала восемь часов и прождала тебя ещё пять? А потом тызаявляешься в четверть одиннадцатого, с улыбкой на лице, банкой пива в руке иисторией о том, что какой-то давно умерший поэт для тебя важнее, чем я!

Улыбка с его лица не исчезла, но начала уменьшаться, пока нескукожилась до ямочки на щеке. А к глазам прилила вода. Потерянный, испуганныйголос вновь попытался остановить её, но она его проигнорировала. Потому чтохотела рвать и метать. И по увядшей улыбке, и по растущей боли в глазах онавидела, как он её любит, и знала, что любовь эта лишь увеличивает разящую силуеё слов. Однако ей хотелось наносить удар за ударом. Почему? Да потому, что онамогла их нанести.