С этими словами он достал из кармана серебряную флягу.

— Смажь свои раны. Один добрый человек в Багдаде дал мне это притирание, но тебе оно сейчас нужнее, чем мне. Однако тебе надо знать, что рана у тебя внутри глубже тех, что снаружи, и она будет мучить тебя сильнее всего. И еще она будет напоминать о том, что у тебя внутри Бог.

— Спасибо, — пробормотал я, тронутый добротой дервиша. — Это… стражник… Он избил меня. Он сказал, что я это заслужил.

Едва я произнес это, как меня самого поразили детские плачущие нотки в моем голосе и нестерпимое желание, чтобы меня кто-нибудь успокоил и утешил.

Шамс Тебризи покачал головой:

— Они не имели права это делать. Любой человек сам ищет своей святости. Есть такое правило: «Мы все были созданы по Его образу и подобию, но тем не менее мы все были созданы разными и непохожими друг на друга. Нет двух одинаковых людей. Нет двух сердец, которые бьются в одном ритме. Если бы Бог хотел, чтобы все люди были одинаковыми, Он бы сотворил их одинаковыми. Поэтому неуважение к различиям в людях и навязывание своих мыслей другим есть, таким образом, непочтительное отношение к промыслу Божьему».

— Хорошо звучит, — проговорил я, изумляясь тому, как быстро у меня восстановился голос. — Но разве у вас, суфиев, никогда не бывает сомнений насчет Бога?

Шамс устало улыбнулся:

— Конечно, бывают, но в сомнениях нет ничего плохого. Это значит, что человек жив и ищет свою правду.

Он говорил почти нараспев, словно читал книгу.

— К тому же человек не становится верующим в одно мгновение. Он думает, будто он верующий, а потом в его жизни случается что-то такое, отчего он становится неверующим, потом он возвращается к вере, потом опять теряет ее, и так далее. Пока мы не достигаем определенного понимания жизни, мы колеблемся. Иначе нельзя идти вперед. Но с каждым новым шагом мы ближе к Истине.

— Если бы Христос услышал тебя, то посоветовал бы тебе не распускать язык, — сказал я. — Он считает, что не всякое слово годится для чужих ушей.

— Что ж, он по-своему прав, — со смехом отозвался Шамс и поднялся на ноги. — Вставай, я провожу тебя домой. Нам еще надо заняться твоими ранами, да и поспать тебе не мешает.

Он помог мне встать, однако я не мог идти. Тогда дервиш, ни на мгновение не усомнившись, поднял меня, словно я ничего не весил, и понес на спине.

— Предупреждаю, от меня воняет, — смущенно буркнул я.

— Ничего, Сулейман, не переживай.

Словно не замечая крови, мочи и вони, дервиш тащил меня по узким улочкам Коньи между домов и лачуг, погруженных в глубокий сон. Лишь собаки неистово лаяли из-за садовых оград.

— Меня всегда интересовало отношение к вину в поэзии суфиев, — сказал я. — Суфии славят вино в реальном или в метафизическом смысле?

— А какая разница, мой друг? — переспросил Шамс, прежде чем опустить меня на землю перед моим домом. — Есть правило, которое это объясняет: «Когда истинно верующий отправляется в таверну, таверна становится для него молельным домом, а когда в молельный дом заходит пьяница, он становится таверной. Во всех наших делах главное — это то, что у нас на сердце. Суфии не судят других людей по тому, как они выглядят. Когда суфий смотрит на кого-то, он закрывает глаза, но открывает третий глаз — тот, который видит то, что находится внутри».

Оставшись один дома после очень долгого дня и тяжелой ночи, я стал думать о происшедшем. Мне было очень плохо, однако где-то в глубине души я ощутил счастливую безмятежность. На мгновение мне удалось поймать это состояние, и я решил не отпускать его. Я понял, что Бог есть и что Он любит меня.

Как ни странно, боли я не чувствовал, хотя был весь избит.

3 июня 2008 года, Нортгемптон

Невольно прислушиваясь к песенкам, доносившимся с пляжа через открытые окна, к шуму проезжавших мимо машин со студентами, успевшими уже позагорать, Элла наблюдала за беззаботной молодежью, вместе с тем мысленно перебирая события последних дней. Во-первых, она обнаружила свою собаку мертвой в кухне. И хотя она много раз говорила себе, что надо быть к этому готовой, она не только испытала настоящее горе — у нее появилось ощущение незащищенности и одиночества, как будто, потеряв собаку, она осталась один на один с внешним миром. Во-вторых, Элла узнала, что Орли страдает булимией и что в классе все об этом знают. Элла чувствовала себя до такой степени виноватой, что усомнилась в своей близости с младшей дочерью и в своей материнской проницательности. Чувство вины она испытывала не в первый раз, но неуверенность в себе как в матери возникла впервые.

Все это время Элла ежедневно обменивалась множеством электронных посланий с Азизом 3. Захарой. Иногда их было два-три, иногда даже пять в один день. Элла писала обо всем, и, как ни странно, он безотлагательно ей отвечал. Как он находил для этого время? Очень быстро она привыкла переписываться с Азизом и при каждом удобном случае проверяла почту — первым делом утром, потом после завтрака, вернувшись с утренней прогулки и готовя ланч, и даже забегая в интернет-кафе. Даже смотря телевизор, занимаясь в кулинарном клубе, разговаривая по телефону с подругами или прислушиваясь к болтовне близнецов, она постоянно держала на коленях ноутбук. Когда не было новых посланий от Азиза, Элла перечитывала старые, а каждый раз, видя очередное письмо, она не могла сдержать радость, и смущенная улыбка появлялась на ее лице.

Совсем немного времени потребовалось, чтобы Элла поняла: ее ровная, спокойная жизнь уходит в прошлое. В жизни ее появилась тайна. И ей это нравилось.

Азиз был не из тех, кто довольствуется малым. Для него люди, которые не руководствовались законами сердца, которые не открывались для любви и не следовали за ней, как подсолнечник за солнцем, не были по-настоящему живыми. (Элле приходило в голову, что она тоже могла бы войти в список неживых объектов.) Азиз не писал о погоде или о последнем фильме, который посмотрел. Он писал о вещах, гораздо более важных: о жизни, смерти и конечно же о любви. Элла не привыкла откровенно проявлять свои чувства, особенно если собеседник был не слишком знаком, но, возможно, ей как раз и нужен был незнакомец, чтобы наконец-то высказать все, что у нее накопилось и наболело.

Если в их письмах и проскальзывало нечто вроде флирта, то, как считала Элла, это было совершенно невинно. Почему бы виртуально и не пофлиртовать? Благодаря этой переписке Элла надеялась вернуть себе хотя бы немного достоинства, напрочь потерянного за время замужества. Азиз, похоже, был мужчиной, которого женщины могут любить, не теряя уважения к себе. Возможно, он тоже нашел что-то приятное в том, что заинтересовал американку средних лет. Киберпространство предоставляло возможность флиртовать, не чувствуя вины (что устраивало Эллу, потому что она и без того слишком часто считала себя виноватой), и пускаться в приключения, которые не грозят никакими опасностями (чего Элле очень хотелось, потому что у нее никогда не было никаких приключений). Это был как бы запретный, но не опасный плод.