переделке и вынул острый клинок, весь темно-красный какой-то зловещей ржавчиною.

Дама под вуалью хотела коснуться своим нежным и тонким пальцем лезвия. Он отдернул саблю.

— Боже сохрани вас… Малейший порез — и не миновать заражения крови.

— Да? Прямо пугаете!.. И сейчас, в этой мирной обстановке, — все еще страшное оружие… Что же там, на войне!.. И вы лицом к лицу… рубили?..

— А то как же… На моей душе немало посеченных турок, болгар и албанцев… Но мне все-таки далеко до моего деда…

— Так что сабля ваша насытилась кровью?..

— О нет, еще далеко нет!.. Я ее еще берегу для встречи с мадьярами и швабами… Не миновать же войны, в конце концов!.. И тогда… Мы, сербы, припомним Боснию и Герцеговину!..

Голос Ненадовича окреп вдруг какой-то пророческой мощью. И жестокий огонёк вспыхнул в его горячих южнославянских глазах…

Женщина, чуть вздрогнув, спросила:

— Разве сербы так ненавидят австрийцев? За что? Может быть, мой вопрос глупый… Но я — полнейший профан в политике…

— За что?.. За что? — с горечью усмехнувшись, повторил майор. — Нет подлее страны! Нет подлее правительства, чем австрийское! Нет! К туркам и десятой доли не питали мы той ненависти, которой с колыбели вскормлен каждый серб по отношению к Австрии… Турки — дикари! Но у них было что-то похожее на благородство. Пусть азиатское, варварское, но все же благородство. Австрийцы же — это «культурные» угнетатели, провокаторы, мошенники, подделыватели документов… Каждый посланник, каждый дипломат — чернильный бандит, способный подсыпать вам в кофе яд, сфабриковать какие угодно документы, лишь бы оклеветать славян вообще и сербов — в частности… Заветная мечта моей жизни — дождаться войны… Весь мой народ встанет как один человек! Дети, старики пойдут, женщины! И в Будапеште или Вене, занятых русскими и сербскими войсками, будет продиктован унизительный мир для этой швабско-мадьярской сволочи!..

Какая-то вдохновенная свежая сила чувствовалась во всей мужественной фигуре и в страстно звучащем голосе Ненадовича. Он опомнился вдруг.

— Зачем это я? Вам скучно! Да и не поймете… Надо быть сербом, чтоб понять всю нашу ненависть к этой подлой, разлагающейся стране с её полусгнившими Габсбургами… Но почём я знаю? Быть может, вы сочувствуете… и я невольно оскорбил ваши симпатии… В таком случае извиняюсь… Но довольно политики. Что же нам не дают чаю?..

Он позвонил.

Дама усмехнулась под густой вуалью.

— Можете не стесняться, майор… Мне нравится эта ваша благородная горячность, и, если уж хотите знать, в жилах моих течёт скорее итальянская кровь… Мой дед погиб в Виченце от руки палачей фельдмаршала Радецкого. Этим все сказано…

— Вот видите! Как я рад! — подхватил Ненадович. — Рад, хотя для вас лично во всем этом больше горя, чем радости…

Горничная внесла на подносе заботливо сервированный чай со сливками и разным печеньем. Сказав: «Здравствуйте, барыня», — и поставив чай на круглый прикроватный стол, удалилась. В раскрытую дверь вошёл мальчишка.

— Пожалуйте к телефону!..

Серб, извинившись, покинул гостью. Через минуту вернулся.

— Вас, может быть, куда-нибудь вызывают? Пожалуйста, не стесняйтесь…

— Нет, никуда. Из посольства звонили… Завтра один из секретарей уезжает курьером в Белград… Напомнили, чтоб я переслал через него одну бумагу в Военное министерство. Надо ее сейчас отправить…

На письменном столе, рядом с чернильницей — майоликовый стакан для карандашей и перьев. Ненадович взял со дна стакана ключ, открыл ящик письменного стола и, добыв оттуда какую-то бумагу, заклеив ее в большой конверт, запечатав и надписав адрес, вышел вместе с пакетом.

Ящик остался выдвинутым. Незнакомка, бросив опасливый взгляд на дверь, кинулась к ящику, раскрыла шире… Так и есть… То, что ей нужно! Чертежи, планы и карты на прозрачной кальке… Тетрадь в каких-то цифрах, пометках и выкладках, развернутая…

Донеслись твердые, энергичные шаги. Дама под вуалью быстро задвинула ящик, уйдя в рассматривание дедовских пистолетов.

— Еще раз, виноват. Надо было экстренно отослать… — извинился майор.

Щёлкнул замок… Ненадович вынул ключ и бросил его на дно майоликового стакана. Дама украдкою следила за ним.

— Сливки, варенье, лимон, что вам по вкусу? — угощал майор.

Она пригубила из чашки, спохватившись:

— Уже поздно! — взглянула на эмалированные золотые, как медальон, висевшие на груди часики. — Уже четверть двенадцатого… Пора!

— Так скоро… Но вы же обещали до половины… Куда вы спешите?

— Домой! Если я не буду вовремя дома, неприятностей не обобраться…

— Муж?

— И вдобавок безумно ревнивый…

— В таком случае не смею задерживать. Жаль! Очень жаль!.. Но когда же мы увидимся с вами, Белая ночь?

— Дайте сообразить…

— Имейте в виду, через неделю я, по всей вероятности, уезжаю в отпуск.

— В отпуск? Вы не уедете так скоро… Слышите, я не отпущу вас!

И она доверчиво протянула ему обе руки, подаваясь к майору с какой-то кокетливой грацией всем своим гибким телом…

И он схватил нежные, холёные ручки и, вдыхая затрепетавшими ноздрями аромат кожи, целовал их, теряя голову. Притянул к себе и крепко обнял эту женщину… Она забилась в его сильных руках, пытаясь вырваться. И вырвалась…

— Не надо… Не волнуйтесь же понапрасну… Потом!..

— Когда потом? Вы меня обманываете, вы исчезнете, Белая ночь!

— Нет… Я верна своему слову… Хотите завтра? В девять вечера я буду у вас.

— Она спрашивает?.. Хочу ли я? Безумно хочу!

— Итак, до завтра… Ждите… А сейчас не провожайте меня. Слово, что вы останетесь дома. Малейшая неосторожность — и это меня погубит…

Она ушла.

Белые, павильонного стиля ворота увеселительного учреждения «Альгамбра» сияли лампионами, то вспыхивавшими, то погасавшими. Ливрейная прислуга в красном пропускала вереницею подъезжавших гостей. В саду из десятка-другого тощих деревьев гремел военный оркестр.

Тесная уборная пропиталась запахом пота здоровых и сильных людей. Эти здоровые, сильные — борцы-атлеты. Плечистый Вебер с остриженным бычачьим затылком вернулся в уборную после долгой, утомительной схватки с тяжёлым противником. Весь Вебер вместе со своим чёрным трико «дымился», как запаренная лошадь. Его широкое, тупое лицо с низким лбом блестело, как смазанное маслом. Он сел, отдуваясь, на скамейку и, вынув из сумочки, где у него хранилось вместе с башмаками для арены трико, бриллиантовый перстень, украсил им свой обрубковатый мизинец. Борцы с завистью глядели на крупный, дорогой, переливающийся огнями бриллиант. Вебер получил его от одной из своих поклонниц.

Постучав в дверь, вошёл рослый официант с салфеткой под мышкой. Он произвел впечатление заморыша среди этих громадных, из мяса и мускулов атлетов.

— Господин Вебер! Вас желают видеть одна дама. Они заняли кабинет номер третий…

— Какой дамен, молодой, красивий?

— Очень из себя такие аккуратные…

— Везёт же каналье Веберу! — хлопнув борца по плечу, воскликнул русский атлет