К названным изданиям следует присоединить:

3) Переводы С. Волчкова[188]: книгу Гофмана «О спокойствии и удовольствии человеческом» (первое издание — СПб., 1762–1763, второе — 1770; третье — М., 1780) и сочинение аббата Бельгарда «Истинный христианин и честный человек» (первое издание — СПб., 1762, второе — 1770, третье — 1780).

4) Сборники сочинений и переводов А. Олешева[189]. В 1774 году в Петербурге вышло «Начертание благоденственной жизни, состоящее в размышлении Шпалдинга об определении человека, в мыслях Дю Мулина о спокойствии духа и удовольствии сердца и 50-ти статьях нравоучительных рассуждений». В 1778 году там же изданы им «Цветы Любомудрия, или Философические рассуждения: о том, что нет спокойствия злым, каков есть человек в естественном состоянии, и о жизни, смерти и бессмертии человеков».

5) Сочинения участника «Полезного увеселения» В. Золотницкого[190]. Первым из них вышел сборник «Состояние человеческой жизни, заключенное в некоторых нравоучительных примечаниях, касающихся до натуральных человеческих склонностей» (СПб., т. Сухоп. шлях, кадет, корп., 1763); те же «нравоучительные примечания» использованы были автором в «Сокращении естественного права» (СПб., 1764), три первые главы которого были посвящены «должностям человеческим к Богу», «должностям к самому себе» и «должностям к ближнему». В 1776 году в Петербурге вышла посвященная П. И. Панину книга В. Золотиицкого «Общество разновидных лиц, или Рассуждение о действиях и нравах человеческих», где общие положения разумной морали доказывались рядом примеров. Все эти труды Золотницкого заключены были его «Рассуждением о бессмертии человеческой души, которое утверждается особливо чрез доказательство Божьего бытия, открывающегося нам из многочисленных созданий» (СПб., 1768); вместе с последним на стр. 23–40 этого издания напечатано его же сочинение «О исполнении своего назначения, или О последовании Богу».

Масонство и вольтерьянство

Мировоззрение русских масонов 1770-х годов вполне может быть названо «философским» — в смысле философии XVIII века. Постичь «законы разума» и на основании этих законов построить жизнь своего духа и тела — такова цель, стремление к которой проповедовалось в масонских организациях.

«Все, что разум человеческий благого постигнуть может, подлежит твоей деятельности», — говорилось в шведском Уставе 1777 года.

«Люди одарены разумом, — ответствовал согласно ритуалу новопринимаемый мастер Елагиной ложи, — который поучает, что делать и как поступать нам; а потому и имеем общий естества закон».

«Не найдешь ты здесь ничего, что бы разум твой поразило, — говорит мастер ложи принятому ученику, — не найдешь ничего, кроме простоты естественной, кроме любви, союзом братским утвержденной».

В таком понимании смысла человеческой деятельности русское масонство 1770-х годов совпадало с «вольтерьянством».

Взаимные отношения масонства и вольтерьянства до сих пор недостаточно ясно оценены. В определении того и другого расходятся терминологии — старинная обиходная и современная научная. Обиходный язык второй половины XVIII — начала XIX веков смешивал оба явления в одно: «вольтерьянец» и «фармазон» были синонимами. Наука XIX века резко разделила эти понятия. Вольтерьянство стали рисовать совершенно противоположным масонству течением. Обе точки зрения по-своему правы, но обе и ошибочны, если ими ограничиться. Ни вольтерьянство, ни масонство в действительности не отвечали тому представлению о них, которое создавалось в разные времена и в применении к разным людям.

Масонство не было вовсе единым умственным течением. Новоанглийское масонство 1770-х годов и розенкрейцерство 1780-х не имеют между собою почти ничего общего. Одно насквозь проникнуто рационализмом; другое носит черты подлинной мистики.

Вольтерьянство также не все на одно лицо. Обычный тип «вольтерьянца», проступающий в русской изящной литературе XVIII века, далеко не покрывает собою всех действительных вольтерьянцев[191].

Вольтерьянство становилось иногда синонимом морального нигилизма и распущенности; но это было исключение, а не правило. Как правило, вольтерьянство пыталось создать, наоборот, новую мораль, и люди, искренне ей преданные, могли быть (и бывали в жизни) не хуже в нравственном отношении, чем не вольтерьянцы. Эта новая мораль опиралась не на авторитет религии, а на главенство разума, но от того она не превращалась в «развращение нравов», а продолжала оставаться моралью и силилась поставить преграды «развращению».

Верным показателем является литература, которую создавали и читали русские вольтерьянцы. В списке переводов сочинений Вольтера или приписывавшихся Вольтеру находим произведения, которые по своему нравственно-философскому характеру всецело могут быть отнесены к вышеназванным масонским проповедям естественной морали.

Таков, например, «Путь счастия человеческого» (СПб., 1772 год) — собрание 67 нравоучительных правил. Вот некоторые из них: «Воздавай своему создателю должное», «Уступай благопристойным образом, когда кто на тебя нападает», «Храни нерушимо данное тобой слово», «Будь услужлив, скромен, учтив и приветлив», «Будь покорен начальникам без раболепства», «Подай руку помощи бедному утесняемому», «Бегай как роскоши, так глупости», «Берегись лишнего пития и пищи», «Будь добрым гражданином», «Готовься всегда умереть, как надлежит христианину».

Другой стороной примыкали к моральной масонской литературе скептические повести Вольтера. Вольтерьянство в этом сливалось с целым потоком таких сочинений, которые рассматривали жизнь и ее блага с точки зрения ничтожества человеческого существования. Вольтеровы произведения, как «Микромегас» (перевод А. Р. Воронцова в «Ежемесячных сочинениях», 1756, т. III; перевод Сумарокова в «Трудолюбивой пчеле», 1759) и «Кандид» (переводе. Башилова[192], СПб., 1769; второе издание — СПб., 1779), подходили по своему существу к тому же направлению русской мысли, которому служили переводы Монтеня или Фонтенеля из новых писателей, Лукиана — из древних.