Я начала жилет для тебя, а покрывало пришлось опять распороть, потому что получилось еще хуже, чем раньше. Не знаю, что со мной такое.

С фронта только хорошие новости, все так рады, что наши ребята поставили Муссолини на место, он понял, что «ме кинеи камаринан»[77]– твердый орешек, правда? Мы узнали, что наши ребята выкапывают из снега и грязи итальянские танки и используют их против бывших хозяев. Браво нам! И мы знаем, что мы взяли Аргиро-Кастро, Корицу и Агхиой-Саранду, но ходят и печальные слухи, что Метаксас нездоров.

Ты видел новый плакат, который всюду расклеивают? Если вдруг не видел, на нем изображен наш солдат, широко шагающий вперед, а рука Богородицы поддерживает его под локоть. Выражение лица у нее точно такое же, как у солдата, и надпись: «Победа. Свобода. Богородица с ним». Мы все считаем, что это ужасно здорово.

Отец делает свои усы более патриотичными, отращивая их полохматее. Мне нравится, что он их больше не нафабривает, а то они были жесткие и колючие, когда я целовала его в щеку. Теперь они щекочутся. Надеюсь, что ты сейчас отпустил бороду, чтобы лицу было теплее. Мандрас, в самом деле, ты должен написать матери, она так беспокоится. Это точно такой же вопрос филотимо,[78]как и сражаться за свою страну. У чести много лиц, и быть внимательным к матери – одна из ее сторон, так мне кажется. Я не критикую, просто думаю, что, может быть, тебе нужно напомнить.

Твоя любящая обрученная Пелагия.

(3)

На Масленой неделе

Агапетон,

это мое сотое письмо тебе, а от тебя до сих пор ничего. Папакис говорит, что отсутствие новостей – это ни хорошая, ни плохая новость, и я не знаю, то ли мне печалиться, то ли утешиться. Я благодарю Бога, что твое имя не появляется в списке убитых, который вывешивают в Аргостоли. Ты огорчишься, узнав, что Коколис потерял двух сыновей (Герасима и Янароса), он очень тяжело перенес это. Когда он говорит, у него трясутся губы, и он так окунулся в работу, что работает, даже когда темнеет. Он говорит, что виноваты не итальянцы, а русские, которые не выполнили свой долг и не помогли нам сопротивляться фашистам. Говорит, что Сталин не может считаться настоящим коммунистом, а после того как Британская империя вышвырнула итальянцев из Сомали и захватила в Ливии в плен 200 000 человек, он ходит повсюду и целует портрет Уинстона Черчилля, который вырезал из газеты. На днях, когда папас узнал об ультиматуме Гитлера, где тот требует, чтобы мы прекратили бить итальянцев, он сбрил усы, потому что все равно даже большие лохматые патриотические усы слишком сильно напоминают гитлеровские. С тех пор как умер Метаксас, папас носит черную повязку на рукаве и говорит, что не снимет ее до конца войны. Нас всех очень огорчила смерть этого человека, но мы все равно решили не расслабляться. Мы глубоко верим, что Папагос приведет нас к победе.

Ну, в этом году особых гуляний нет, все молодые мужчины ушли, всё так, будто мы уже в Великом посту. Хотим мы того или нет, но все постимся, и я думаю, что и Пасха не получится праздничной. Она просто не будет Пасхой без крашеных яиц, без цуреки,[79]без кокореци и маерицы,[80]без барашка, зажаренного на вертеле. Надеюсь, у нас будут яйца, но кроме них придется, наверное, есть подошву от ботинок под соусом авголемоно. У меня слюнки текут, когда просто подумаю обо всем, чего мы не можем поесть, не могу дождаться, чтобы все опять наладилось.

С самого декабря у нас ужасные бури, очень холодно и ветрено. Я почти закончила твой жилет, и хотя он не такой красивый, как я хотела, все-таки получится хорошо. Из-за скверной погоды у меня на него полно времени, хотя это не просто, когда руки синеют от холода. Я сделала половину покрывала на постель, но потом на него вырвало Кискису, пришлось стирать. Слава тебе Господи, оно не село, но когда я разложила его просохнуть, козленок проел три здоровенные дырки прямо посредине. Я так разозлилась, что по-настоящему отлупила его метлой, и когда папас вышел, то увидел, что я просто утонула в слезах. Я и его стукнула. Видел бы ты его лицо! Как бы то ни было, я снова его распорола, сохранила пряжи, сколько можно было, но кажется, судьбе угодно, чтобы я делала что-нибудь другое.

Надеюсь, ты здоров и благополучен, а я, как и все мы, с нетерпением все жду твоего возвращения.

С любовью, твоя Пелагия, которая все еще скучает по тебе.

Дивизия «Бари» выдвинулась на наши позиции, чтобы дать нам отдохнуть и перегруппироваться, но греки выступили с огневой завесой и прихватили их прежде, чем те успели подтянуть артиллерию. Нашу дивизию «Джулия» снова отозвали на передовую выручать их. Я чувствовал себя так, словно часть меня исчезла или будто душа уменьшилась до крохотной точки серого света. Я совсем ни о чем не мог думать. Я упорно сражался, стал автоматом без эмоций и надежд, и беспокоило меня только то, что Франческо становился всё более странным. Он убедил себя, что однажды будет убит выстрелом в сердце, и поэтому переместил мышонка Марио из нагрудного кармана гимнастерки в карман на рукаве. Он переживал, что мышонка застрелят вместе с ним, и заставил меня пообещать, что я буду приглядывать за Марио, когда его самого убьют.

Наши подразделения перемешались. В нашу прислали части других дивизий. Никто точно не знал, кто кем у нас командует. Батальон новичков из полуобученных деревенских парнишек прибыл в неверно указанное на карте место, и греки его уничтожили. 14 ноября они начали наступление, безжалостную ярость которого мы себе просто не могли представить.

Мы окопались, имея за спиной горный массив Мрава. Это ни о чем не говорит, если не знать, что массив – необитаемое дикое место, где ущелья и пропасти, чудовищные сырые утесы, бездорожье; место, куда нельзя доставить провиант. Мы находились на земле, которую греки всегда по праву считали своей и дважды уступали по договорам. Теперь они хотели получить ее обратно. Мы были завернуты в туман, упакованы в снег, и ненавистный арктический ветер, возникавший на севере, обрушивался на нас, как сжатый кулак Титана.

Греки пробивали глубокие бреши в наших позициях, и мы теряли связь с другими частями. Пришлось отступить, но отступать было некуда. Вражеские минометы «брандт» выкашивали сразу целые взводы. У нас не было ни перевязочных материалов, ни полевых госпиталей. На кухонном столе в разрушенном доме без крыши плачущий капеллан удалил осколки шрапнели из моей руки без наркоза. Я слишком замерз и не чувствовал, как нож разделяет мою плоть и иголка пронзает кожу. Я поблагодарил Бога, что ранило меня, а не Франческо, а потом меня снова отправили прямо в драку. Я увидел, что солдаты, сопровождавшие караван мулов, оставили своих животных и сражаются бок о бок с нами. Нашего командира убили, и его заменил майор из службы снабжения. «Провианта нет, – сказал он нам, – поэтому я пришел выполнить свой долг. Полагаюсь на вас и ваш добрый совет». Этому замечательному, благородному человеку, привыкшему складывать одеяла и проводить описи, выпустили кишки в штыковой атаке, которую он героически возглавил с незаряженным пистолетом в руке. Мы были полностью разбиты.