– Контроль-контроль.

– А с новосельем? Зажмете, гниды, как с дачей.

– Через недельку, Эдик.

– Да, да. А через недельку – еще через недельку.

– Аж не ебаться, Эдь. Клянус, чэстный слово, блад.

– Оленька у тебя была поширше, в смысле «гуляем по буфету».

– Кто старое помянет…

– А кто забудет – два. Помнишь на Ломоносовском тогда? Каждый вечер, каждый вечер. А теперь – через недельку, через недельку.

– Ну, не наезжай.

– Воспитывать жену надо.

– У нас демократия, – Шноговняк встал, натянул кожаную куртку. – Ну, двинули?

Оболенский надел синий клубный пиджак, поправил полосатый галстук:

– Да… Чего ж это я так уставать стал?

– Ебешься мало.

– Это точно… – Оболенский зевнул и потянулся, подняв над головой непропорционально короткие руки. – Слушай, а может все-таки на банкет останемся?

– Оставайся, если хочешь. Но я этого козла видеть не могу.

– Надо попросить Соколова, чтоб он вас официально помирил.

– Ага. Коллективную телегу накатайте: «Господин министр культуры, убедительно просим, блядь, культурно помирить двух непримиримых врагов».

– Чтобы наша отечественная культура не несла досадные убытки… – Оболенский встал, прощально осмотрел свое лицо в зеркале. – М-да. Здоровый цвет утраченных иллюзий.

– Ну, что, русские свиньи, кто хочет свежей детской кровушки? – раздался из динамика грозный голос Бермана и негодующий рев зала. Берман злобно захохотал.

– Вот у кого атом в жопе, – закурил Шноговняк.

– Там не атом. Там, блядь, синхрофазотрон, – Оболенский засеменил к выходу.

Через полчаса они уже были в ресторане «Молочные реки» и сидели голые, друг против друга в большой синей ванне, полной бурлящего молока. В полупустом бело-сине-зеркальном зале находились еще три пары. Органист на перламутровой сцене в форме ракушки наигрывал русские мелодии. На разделяющей Шноговняка и Оболенского мраморной доске стоял запотевший графин с водкой и тарелка с солеными груздями.

– Все у них ничего, но почему упор на русскую кухню? – Оболенский наполнил стопки водкой.

– Молочные реки, кисельные берега, – потушил окурок Шноговняк. – Сивка-бурка, вещий каурка…

– Здесь китайские черные яйца неплохо бы смотрелись.

– На молочном фоне?

– Ага.

– Эстет ты ебаный.

– Тем и живы, – Оболенский поднял стопку. – За что, педрило мелитопольское?

– За мирное небо, ептеть.

– Давай за «Карманный бильярд».

– Ну, давай. Витька хоть одну приличную программу слепил.

Чокнулись, выпили. Стали закусывать груздями.

– Правильные грибы у них, – громко хрустел, не закрывая губ, Оболенский.

– Они какого-то лесника нашли, он грузди солит по старому рецепту: в бочку закатает, бочку на дно озера. И хранит там.

– Кайф.

– Здесь вообще очень приличная кухня.

– Да, я помню.

Подошла длинноногая официантка в белом бикини:

– Вы готовы сделать заказ?

– А что у вас хорошего? – посмотрел снизу вверх Шноговняк.

– У нас все вкусно, – улыбнулась она. – Ливорнский форшмак, судачки в чешуе из картофеля, осетринка под вишневым соусом, куриные котлеты «Помпадур» с клубникой и ананасами, поросята молочные.

– Блины с черной икрой есть? – спросил Оболенский.

– Конечно.

– Принесите.

– Рекомендую раковый суп «Багратион».

– Суп я не буду, – наполнил стопки Оболенский. – Блины. И салат овощной.

– А мне осетрину, – Шноговняк потрогал колено официантки. – И форшмак с гренками. Да! И еще по жульенчику какому-нибудь свинтите нам.

– И маслин, – подсказал Оболенский.

– И пирожков вместо хлеба.

– И попить… чего-нибудь такое…

– Морс, квас, минеральная вода?

– Морсика.

Официантка удалилась, покачивая узкими бедрами. Оболенский чокнулся со стопкой Шноговняка:

– Ванечка, давай.

– Ну, ты погнал лошадей.

– После первой и второй…

– За тебя тогда.

– А хоть бы! – Оболенский качнул своей массивной головой назад, и содержимое стопки исчезло в его губищах. – Ой… хорошо.

– Я вчера с Димкой столкнулся у Потапыча.

– С каким?

– С Каманиным.

– Ааа. И что?

– Они так с «Нирваной» лажанулись!

– Чего, накрылась?

– Не то слово. Димка десятку свою вбухал в декорации. М-м-м. Ничего водяра… Хочешь анекдот? Психа привозят в сумасшедший дом, спрашивают: ты кто? Я Наполеон. Ну, у нас уже семь Наполеонов. А я пирожное «Наполеон».

Оболенский пристально посмотрел на Шноговняка:

– Вань.

– Чего?

– Давай напьемся.

Шноговняк посерьезнел:

– Здесь?

– А что?

– Да я здесь хотел просто оттолкнуться. По-мягкому.

– Ну, давай тут поедим, а напьемся в «Молотов-Риббентроп».

Шноговняк вертел пустую стопку на мраморной доске:

– Тебе правда херово?

– Правда.

– Ну… давай. Завтра у меня – ничего. Послезавтра съемка.

Оболенский растянул губищи в улыбке, показывая желтые и кривые зубы и подмигнул маленьким, вечно влажным глазом.

Опустошив поллитровый графин водки и поужинав, они переместились из тихих «Молочных рек» в шумный бар «Молотов-Риббентроп».

Недавно открывшийся, бар мгновенно стал самым модным местом у столичной богемы, вечером в нем всегда толпился пестрый народ. Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена – Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль «Москва-Берлин» – русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.

Просторный зал бара был также разделен пополам: одна половина, светло-коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста – крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.