Сложно сказать, отчего это происходило, может, от нежелания вкладывать дополнительные средства в ремонт и рекламу. Поговаривали, что по ночам в «Лоцмане» собирается совершенно другой контингент и готовятся совершенно иные блюда, а доход от этих ночных гулянок перекрывает все мыслимые и немыслимые дневные убытки. Но конечно же, никто с точностью не мог сказать, так ли это на самом деле.

Откровенно говоря, Александру и Леониду не было никакого дела, что творится в «Лоцмане» по ночам и что думает об этом окрестное население. Изредка пересекаясь за столиком любимой кафешки, они получали удовольствие от общения друг с другом, от слегка разбавленного пенного пива и от той атмосферы, которая, пусть и частично, возвращала их во времена дивной студенческой бесшабашности, когда любое море казалось по колено и любая беда, разделённая надвое, становилась простой неприятностью.

Ожидая, пока пенная шапка понемногу осядет, Леонид медленно поворачивал кружку против часовой стрелки и задумчиво кусал губы. Несмотря на кажущееся внешнее безразличие и даже лёгкость, с которыми он перенёс внезапный разрыв с Настей, чувствовал он себя просто отвратительно. Ощущение того, что какая-то соплюшка посмела вытереть об него ноги, было невыносимым. Ущемлённое самолюбие, умноженное на эффект полной неожиданности, буквально придавливало его к земле и наполняло всё его существо горячей терпкой обидой.

— Значит, Настя тоже дала тебе от ворот поворот? — Александр поднёс кружку ко рту, с удовольствием сделал несколько крупных глотков и вопросительно посмотрел на друга.

— Мне-то что? — пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, картинно повёл плечами Тополь, и уголки его губ опустились. — Кому эта дурочка сделала хуже? Только себе. Повиснуть на шее у матери с грудным ребёнком на руках — та ещё перспективка.

— Значит, всё-таки довоспитывался, — не обращая внимания на внешнюю браваду Леонида, подытожил Александр.

— Ты думаешь что, я очень расстроился? — скривился Тополь. — Да нужна она мне сто лет! Она думает, у матери ей будет лучше. Как же, лучше! Ха! — язвительно хмыкнул он. — Наивная дурочка! Да я уверен, что уже через пару недель она станет проситься обратно, только вот незадача, мне-то она уже не нужна.

— А если не будет?

— Куда ей деться? — Тополь посмотрел на пенную шапку, никак не желающую оседать вниз. — Никуда она не денется, прибежит как миленькая. А если даже и не прибежит — так и чёрт с ней, мне на неё начхать.

— А на дочку? — медленно выговорил Черемисин. — На дочку тебе тоже «начхать»?

— А при чём здесь Катька? — недовольно произнёс Тополь. — То, что произошло вчера, — дело взрослых. Катька ещё клоп. Вот подрастёт, тогда я ей всё объясню.

— А другим своим детям… — Черемисин бросил на Тополя тяжёлый взгляд. — Им ты тоже что-то будешь объяснять? Или обойдёшься без этого?

— Я не понимаю… — Леонид попытался улыбнуться, но губы дрогнули и, сложившись жалкой подковкой, обиженно опустились вниз. — Я не понимаю, что ты всем этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты уже наломал столько дров, что одной жизни на объяснения тебе может не хватить, — Черемисин взял чесночную гренку и неторопливо отправил её в рот. — Тебе скоро пятьдесят, Лёнька, а у тебя ни кола ни двора, одни руины. Ты не боишься?

— А чего я должен бояться? — искренне удивился Тополь.

— Своей совести.

— Совести?! — Леонид округлил глаза и в недоумении уставился на друга. — В каком смысле?

— Ты знаешь, Лёнь, чем старше я становлюсь, тем отчётливее понимаю, что самый страшный суд — не людской, а свой собственный. В нашем мире всё уравновешено и всего поровну, и добра и зла. И чем больше ты отдаёшь в мир того же зла, тем больнее оно потом ударит по тебе самому. Скажи, Лёнь, тебе никогда не хотелось переписать свою жизнь заново?

— Заново? Странные тебе приходят в голову мысли. Странные и ненужные. Зачем копаться в том, что всё равно переиначить не получится?

— А если бы вдруг?..

— Что ты от меня хочешь услышать? — синие глаза Тополя ярко блеснули. — Шурик, мне незачем ковыряться во всей этой ерундистике, забивая свою голову чем попало. Если ты давишь на сознательность, то напрасно. Мне не в чем раскаиваться и не в чем себя обвинять. Удивительная у тебя привычка — всё выворачивать наизнанку. Между прочим, если ты забыл, — пострадавшая сторона я! — с нажимом проговорил Тополь. — Три дня назад со мной скверно поступила женщина, к которой я питал определённые чувства. Вчера меня выставила на посмешище какая-то соплюшка, девчонка, годящаяся мне чуть ли не во внучки. У меня чёрная полоса, понимаешь ты это или нет? — Тополь развёл руками и на какой-то миг застыл в неподвижности. — Мне тошно, противно, обидно и гадко. Мне гадко настолько, что меня всего трясёт, а ты, вместо того чтобы посочувствовать, несёшь всякую ахинею! — насупившись, Тополь схватил тяжёлую литровую кружку и, часто дёргая выпирающим кадыком и громко сглатывая, осушил её до самого дна.

— Лёнь, ты на меня не обижайся, но в том, что с тобой произошло, ты виноват сам, — опуская глаза и явно чувствуя себя не в своей тарелке, тихо проговорил Черемисин.

— Чего-чего? — не поверил своим ушам Тополь.

— Ты уж меня прости. То, что я сейчас сказал, тебе наверняка не понравилось, но на то она и дружба, чтобы говорить друг другу правду, верно?

— Оп-па! — наклонив голову к плечу, Тополь ошарашенно уставился на Александра. — Что я слышу?

— Не принимай мои слова в штыки, — Черемисин коснулся его запястья, но Тополь демонстративно отдёрнул руку. — Лёнь, мы с тобой дружим уже почти тридцать лет, и я имею право на то, чтобы говорить прямо, без лишних церемоний. Твоя беда в том, что ты умеешь любить только самого себя.

— Как-как ты сказал?! — дёрнулся Тополь, до глубины души поражённый тем, что Александр произнёс те самые слова, которые вчера бросила ему в лицо Настя.

— Ты не способен отдавать, Лёня, ты способен только брать, поэтому ты никому не будешь нужен, — с напряжением произнёс Александр.

— А вот это мы ещё посмотрим! — с вызовом выдохнул Тополь. — Да, две моих карты из пяти оказались битыми, но три ещё я не разыграл, так что рано ставить на мне крест и говорить, что всё пропало. Пока человек жив, у него всегда есть хотя бы один шанс, пусть призрачный, пусть крохотный, но есть, и не в моих правилах признавать себя побеждённым, пока партия ещё не окончена.

* * *

— Сём, ты на мне женишься? — похолодев от собственной смелости, Ирина нерешительно подняла на Семёна глаза и, ожидая его ответа, затаила дыхание.

Вопрос о свадьбе давно крутился у неё на языке, но спросить у Тополя напрямую, женится он на ней или нет, Ире было как-то неловко. С детства воспитанная на том, что инициатива должна проявляться исключительно со стороны мужчины, она одновременно и ждала этих волшебных слов, и боялась, что, когда они будут произнесены, она растеряется настолько, что не сумеет справиться с волнением и сделает что-нибудь не так.