На такой вопрос не ответишь в двух словах, и Хольти сел прямо на зеленые еловые лапы, устилавшие пол, – сидеть на помосте рядом с Ингвёр он не дерзал.

– Не тебе об этом спрашивать – ты уже знаешь самые важные новости грядущего лета, пока их не знает еще ни один человек на свете, кроме живущих в этом доме, – Хольти почтительным движением руки обвел женщин на помостах, занятых у огня вязанием или шитьем. Пряжа была уже спрядена за зиму, а ткать было слишком темно. – Важных новостей пока нет: ты сама понимаешь, зимой мало кто приезжает, и то не из дальних краев. Пока могу тебе рассказать, кто в Уппсале за зиму справил свадьбу, умер или родился. Вот к лету могут появиться новости более любопытные. Возможно, Эйрик сын Алов явится сюда со своими викингами и будет разбит войском конунга и его сына Олава.

– Может, он еще и не явится. Духи моей бабки сильны, но ведь у него есть своя вирд-кона – она может проведать о наших желаниях и задержать его на Зеландии.

– Я бы сказал, что на Зеландии его скорее задержит не какая-то старая вирд-кона, а вдова Рагнемода ярла, – лукавым видом заметил Хольти. – Она-то уж будет помоложе и покрасивее, а значит, обладает большей силой управлять желаниями мужчин.

– Ты чрезмерно дерзок для раба! – строго отчеканила Ингвёр. – Как ты смеешь сомневаться в силе нашей ворожбы!

– Разве я сомневаюсь? – Хольти высоко поднял свои подвижные, круто изогнутые брови. – Я сомневаюсь в силе вирд-коны Эйрика, а вовсе не вашей.

– Как будто ты что-то о ней знаешь!

– Откуда же мне знать! А вот вы могли бы что-нибудь о ней проведать, – Хольти показал глазами на старую госпожу Трудхильд, сидевшую на лучшем месте у очага, уже без соколиного убора и синей накидки. – Наверняка вы знаете всех женщин, способных на такие дела, а еще можете спросить духов.

– Если бы все было так просто, мы бы узнали и без твоих советов! – Ингвёр уколола его в плечо тупой костяной иглой, которой вязала чулок, и Хольти, хоть и поморщился, будто от боли, принял это скорее как знак благосклонности. – Но эту женщину Эйрик прячет, как… как будто в ней заключена его жизнь. Это так и есть. Она не просто его вирд-кона – она его «медвежья жена». Она хранит возможность призывать в него звериный дух Одина и возвращать ему человеческий облик.

– Надо же! Это, должно быть, очень сложные чары! Любопытно, как их творят?

– Я не знаю, – высокомерно ответила Ингвёр. – Мы умеем созывать духов и прясть нить судьбы, а разными непотребствами мы не занимаемся! Если та женщина умрет – Эйрик разом лишится удачи, и в первый же раз, как он попытается призвать дух Одина, безудержная ярость разорвет его изнутри.

– Ты уверена? – Хольти лишь чуть приподнял брови, и взгляд его в этот миг был лишен обычной насмешки.

– Разумеется, я уверена. Он обрел этот дух девять или десять лет назад, моя бабка давно все узнала. Кроме одного – кто эта женщина.

– Но ведь это очень важно, – Хольти даже понизил голос от сознания важности предмета. – Если есть какой-то способ это выяснить… конунг ничего не пожалел бы! Ничего! – Он с особым значением взглянул Ингвёр в глаза. – Он дал бы… любую жертву, чья кровь может привлечь… достаточно осведомленных духов.

Они обменялись понимающим взглядом – они знали, что говорят о человеческой жертве.

– А что если, – Ингвёр наклонилась к нему, Хольти подался к ней, чтобы не упустить важных слов, их лица оказались так близко, что он уловил ее запах и невольно вздрогнул, – если это будешь ты?

– Это не буду я, – зашептал он, с наслаждением ощущая ее близость и мало думая о том, что говорит. – Конунг дал мне слово конунга, что возьмет меня с собой в Валгаллу. Только нынче утром он сказал это этими самыми словами. А сам он не собирается умереть ради того, чтобы оборвать нить своего внука. Значит, найдет кого-нибудь другого. Я ему еще нужен живым, а для духов сгодится кровь кого-нибудь поглупее меня.

– Ты слишком уж хитер для раба, – Ингвёр выпрямилась, с сомнением на него глядя.

И тут же поймала себя на тревожной мысли, что в этот миг смотрит на него как на мужчину: он вовсе не красавец, но это живое, смышленое лицо по-своему притягательно, особенно когда в его глазах лукавство сменяется другим чувством…

– Я не родился рабом. Я им стал всего восемь лет назад, когда этот самый Эйрик сын Алов напал на наш фюльк.

– Ты ведь норвежец, да?

– Да, я из Хёрдаланда. В тот день Эйрик и его братья – они тогда были живы все трое, хоть два младших были совсем мальчишки, моложе меня, – напал и стал грабить усадьбы. Он тогда был не в ладах с Харальдом конунгом. Мы собрали войско и попытались его остановить, но нам не повезло, Один был не с нами. Тогда погибли у меня на глазах мой отец и старший брат, его убили телохранители Сигурда, Эйрикова младшего брата. Этого Сигурда потом убили три года спустя люди Стюра Одноглазого. Но моих родичей это уже воскресить не могло. А я не мог даже их похоронить, потому что оказался в плену. Мне разбили лицо, кровь заливала мне глаза, – Хольти тронул побелевший шрам над бровью, – я ничего не видел, пока у меня не вырвали оружие, не бросили наземь и не скрутили мне руки за спиной. Нас всех привезли продавать на Готланд, и там меня купил управитель Олава. А уж потом, когда нас привезли на остров Алсну, где конунг тогда жил в Кунгсгорде, нас пожелал расспросить он сам. Он тогда еще не верил, что из сыновей Алов выйдет что-то путное, но наша участь была доказательством. Хоть он и зовет их ублюдками, они выросли шустрыми ублюдками и удачей не обделенными. Конунг сам говорил с нами, я ему приглянулся, он оставил меня при себе. Он знает, что против Эйрика я готов помогать ему всеми силами, что только может сделать… человек в моем положении. Думаю, он меня побережет. Он знает, что если нужно будет перерезать Эйрику горло, мало кто сделает это с большим удовольствием, чем я.

Ингвёр заглянула ему в глаза и поверила, что он не бахвалится: в его взгляде привычное лукавство сменилось холодной решимостью, основанной на безразличии к чужой жизни. Ровный, мягко звучащий, хрипловатый голос Хольти поначалу казался невыразительным, но тем