Сермяжный или не сермяжный, но сделанный ею выбор стилистически весьма точно соответствовал атмосфере заведения. Какое-нибудь консоме из перепелок в харчевне пришлось бы ждать до морковкина заговения, а борщ и водку доставили моментально.

Громов заглянул в тарелку, где в окружении бурой жижи, запятнанной редкими жиринками, полуразрушенным замком высился пугающий обломок мозговой кости, и неуверенно вооружился ложкой.

– Давайте, приступайте! – Оля подбодрила его жестом.

Олигарх приступил – поначалу неуверенно, но с явно прибывающим энтузиазмом.

Дождавшись правильного, по ее мнению, ритмического «узора» из чавканья и бульканья, Ольга Павловна мелко перекрестилась и набрала знакомый номер.

– Алле? – моментально откликнулась трубка бодрым голосом Галины Викторовны.

Определенно, мамуля сидела в засаде, подстерегая дочь.

– Мамулечка, привет, это я, – приветливо и грустно произнесла Ольга Павловна.

– Где ты, Оля? Я звонила в школу, но там никто не снимает трубку, а твой мобильный недоступен!

– Тише, мама, – вполне натурально поморщилась Оля. – Разумеется, в учительской никого нет, мы все на поминках. Ты забыла? Я же тебе рассказывала, наша завуч Жанна Марковна умерла, и сегодня были похороны. А мобильник я выключала. Сама понимаешь, звонки на кладбище – это неприлично.

Громов, не прекращая старательно чавкать и булькать, показал ей большой палец.

– А с кем это ты утром уехала, Олюшка? Что за машина тебя забрала? У тебя новый друг? – задала свой главный вопрос бдительная мама, оставляя тему смерти ради жизни на Земле.

– Ну что ты, мама! Это машина председателя школьного родительского комитета, Сидоров его фамилия, отец Кати Сидоровой из моего класса, – недрогнувшим голосом соврала Ольга Павловна.

«Сидоров» напротив нее скривился, очевидно, оценив как сермяжный и выбор своей новой фамилии.

– Мы с ним утром на кладбище ездили, он и похороны, и поминки оплатил, а я венки выбирала.

– Почему это как на кладбище или в больницу, так непременно тебя посылают! – расстроилась любящая мама. – Оля! Ты молодая еще, тебе личную жизнь устраивать надо, а не на общественной надрываться!

– Мама, сколько можно! Хватит об этом! – неподдельно рассердилась Оля. – Похороны – это святое, я не могла отказаться. Ты же знаешь, каким замечательным человеком была Жанна Марковна! Сколько она мне помогала, как самоотверженно трудилась, сама, без мужа, дочку вырастила! А дочь у нее, между прочим, инвалид!

– Да это-то все так… – пошла на попятный родительница.

– И, кстати, с дочерью Жанны Марковны кому-то нужно немного пожить, – отнюдь не сбавила натиска Оля. – Так что мы с коллегами установили дежурство, и сегодня я домой не приду, заночую у дочки Жанны Марковны, царство ей небесное.

– Оля! Тебе не с дочкой надо ночевать!

– Все, мама! Вы с папой учили меня, что людям надо помогать.

– Эх, детка…

– Пока, мамулечка, целую, я тебя люблю, – скороговоркой произнесла Ольга Павловна и выключила трубку. – Уфффф…

– А вы умеете врать, – одобрительно сказал Громов и промокнул залоснившиеся губы салфеткой. – Результативно поговорили, и как быстро! Борщ как раз закончился.

– Увы, – вздохнула Ольга Павловна.

– Не расстраивайтесь, в вашем возрасте пора уже регулярно обманывать родителей. На этом все? Дипломатический момент завершен, мы можем ехать?

Он встал из-за стола. Хотя на самом деле сокрушенное «увы» Ольги Павловны относилось к информации об «иссякшем» борще, объяснить это Громову она постеснялась.

– Приехали, – Витя заглушил мотор и обернулся к шефу. – Андрей Палыч, так я могу быть свободен?

– Да, на сегодня все.

– Спасибо, а то меня мама просила… Ну, это неважно, – водитель смешался и поспешил выбраться из машины, чтобы открыть дверь пассажирам.

Скромный приют без пяти минут олигарха оказался трехэтажным особняком, выстроенным в виде буквы «П», хотя Ольга Павловна при виде его озвучила совсем другую букву:

– О!

– Продолжайте, – разрешил Громов.

Со стороны олигарха это было тем более любезно, что он стоял под моросящим дождиком, держа на руках Ольгу Павловну, которая даже с учетом пропущенного обеда весила не менее семидесяти кило.

– Сами продолжайте, – обиделась она.

Громов понял это как пожелание поскорее оказаться в здании и занес Ольгу Павловну в дом.

Дверь перед ними сама открылась и сама закрылась – уже позади них.

Просторный темный холл сам собой озарился рассеянным светом островерхих лампочек, венчающих ветвистые канделябры.

Громов поставил Ольгу Павловну на пол, и она вздрогнула, увидев свое отражение в огромном серебряном зеркале.

Ее отражение разительно не гармонировало с особняком, при виде которого с губ срывалось одно только: «О!»

Ее отражение вызывало желание озвучивать совсем другие буквы, складывающиеся в нехорошие слова.

Такого пугала, как в этом зеркале, Ольге Павловне не доводилось видеть даже на конкурсе чучел, ежегодно проводимом в тридцать первой школе в преддверии Масленицы. А ведь она присутствовала в жюри этого конкурса уже восемь раз!

Ольга Павловна поспешно отвернулась от зеркала и, оказавшись лицом к лицу с лоснящимся циферблатом на диво рослых старинных часов, почувствовала себя Золушкой, к стыду своему досрочно превратившейся в замарашку.

– Боммммм! – подтвердили эту версию часы и повторили сказанное еще семь раз.

– Эмма! Эмма! Эмма!.. – трижды воззвал Громов, уместив это звучное имя точно в паузы между колокольными ударами.

Сама собой воссияла многоярусная хрустальная люстра под потолком. На полированные дубовые панели брызнули радужные блики. Ольга Павловна снова изрекла свое коронное:

– О! – и на сей раз не засмущалась.

При виде этой люстры от сакраментального «О!» не удержался бы и сам основатель компании Сваровски.

– Я здесь, – молвил женский голос с небес, и одновременно из-за некоего крутобокого предмета мебели, название которому замарашка подобрать затруднялась, выглянул мордатый кот.

В этом уже было что-то готическое и даже мистическое.

– Ужинать будете? – поинтересовался женский голос с небес.

Ольге Павловне захотелось развить неопределенное «О!» до безоговорочно согласного «О да!», но она опять постеснялась.

– Позже, – ответил Громов. – Сначала – в душ и переодеться.

Оголодавшая Ольга Павловна стрельнула в домовладельца взглядом, который смело можно было рассматривать как прототип боевого лазера, но смолчала.