А вот Громов самого себя, признаться, спросил: почему он вдруг собрался в школу, когда у него через два часа важная встреча?

– Кать, перенеси переговоры с «Контессой» на завтра! – попросил он, придавив кнопочку селектора.

– Хорошо, Андрей Павлович, – тоже ни тени удивления в голосе.

Личный секретарь у него такой же вышколенный, как и личный водитель.

Помахивая пластиковой папочкой с пресловутым контрактом, Громов вышел из кабинета, строго сказал своему отражению в зеркальной стене лифта: «И нечего тут, батенька, улыбаться, как клоун!» – и сел в машину.

Выяснить номер телефона Ольги Павловны он позабыл – кстати, странная оплошность для делового человека, – зато знал, где находится школа. А учительница, в свою очередь, знала, что машину за ней пришлют к трем часам.

– Надеюсь, она пунктуальна, – пробормотал Андрей, посмотрев на ручной хронометр.

Было пятнадцать ноль три.

Выехали они вовремя, даже с запасом времени, но водитель потратил минут десять, пытаясь припарковаться поближе к школе.

– Коллапс, – лаконично прокомментировал Громов дорожно-транспортную обстановку вблизи учебного заведения.

Вдоль улицы на полквартала в обе стороны все условно парковочные места были заняты, а ближе к воротам и вовсе образовалась пробка.

Витя сбегал на разведку и вернулся с сообщением:

– Это все на похороны граждане собрались, заслуженную учительницу провожают.

Судя по скоплению автомобилей, заслуженная учительница вывела в люди немало народу. Люди толпились и во дворе школы, откуда то и дело выбегал, чтобы из-под козырька ладони посмотреть на дорогу, суетливый пожилой дядечка с траурной повязкой на рукаве.

Наконец он замахал руками, как крестьянский мальчик при виде барской кареты:

– Едет, едет!

Толпа во дворе перестроилась в шеренгу по три. В середине колонны Громов разглядел Ольгу Павловну с букетом алых гвоздик и досадливо прищелкнул языком. Очевидно, обсуждение и подписание контракта откладывались.

Мимо с черепашьей скоростью проехал автобус с черной полосой на борту. Дядька-распорядитель забегал с удвоенной скоростью, распихивая по машинам толпу скорбящих. Укомплектованные автомобили один за другим втягивались в траурный кортеж, и в считаные минуты улица у школы опустела.

– Давай за ними, – скомандовал Андрей.

У кладбища история повторилась: найти место для машины оказалось весьма проблематично.

Громов уже был зол, а при виде погоста настроение у него испортилось катастрофически.

Созерцание глухого бетонного забора, из-за которого тянулись вверх ржавые навершия могильных памятников и узловатые черные ветви деревьев, наводило на мысли, которые Громов старательно гнал от себя уже три месяца подряд – с того момента, как Фантомас безвылазно поселился в клинике.

Чутко уловив настроение шефа, Виктор кашлянул и предложил:

– Может, отъедем чуток, подождем на кольце? Отсюда дорога одна.

– Нет, я пойду.

Ему подумалось, что похороны конкретного человека – чужого Громову и оплакиваемого незнакомыми ему людьми – произведут на него менее тягостное впечатление, чем панорама обширного погоста, тихо, терпеливо и неотвратимо поджидающего его Фантомаса.

Заслуженную учительницу хоронили в новой части кладбища, в унылом поле.

На краю длинного ряда свежевыкопанных могил с рычанием ворочался небольшой бульдозер, под ногами было месиво из бурой глины и затоптанной прошлогодней травы, над обнаженными головами провожающих с криками кружили черные птицы. Размеренно бухавший барабан небольшого нестройного оркестра быстро спрессовал атмосферу глухой тоски до плотности войлока – так, что дышать стало нечем.

Громов расслабил галстук и нашел взглядом Ольгу.

Она уже избавилась от цветов и теребила в руках перчатки. Рядом с ней, с видом скорбным до невозможности, ломала руки пухленькая румяная барышня с горящим взором идейной курсистки. Бок о бок с бледной долговязой Ольгой она смотрелась комично, но сама о том не знала и образцово-показательно страдала: кривила губы, утирала слезы, закатывала глаза и дополняла особенно звучные пассажи похоронного оркестра тонким жалобным щенячьим завыванием. Чувствовалось, что терзаться всеми этими муками барышне где-то даже нравится и прекращать это занятие она пока что не собирается.

Похороны меж тем приблизились к финалу: обтянутый кумачом и декорированный черным кружевом дешевый гроб опустили в могилу, и народ потянулся к ней с ритуальными комьями глинистой земли в руках.

Громов поглубже засунул руки в карманы пальто.

Ольга Павловна, наоборот, освободила кулачок от перчаток и встала в очередь к земляной куче.

Сырые комья стучали по дереву гулко и страшно. У гроба кто-то завыл – по-настоящему скорбно, и пухлощекая барышня рядом с Ольгой пристыженно замолчала.

Толпа придвигалась к могиле медленно, по кругу, как вода к сливному отверстию ванны. Простившиеся, замкнув кольцо, отступали в сторону.

Действо шло по заведенному порядку, и вдруг его плавное течение нарушилось.

Что именно случилось, Громов не увидел. Вероятно, кто-то поскользнулся на измазанной глиной траве и упал, толкнув идущих впереди. По плотной массе людей прошла короткая волна, энергично выплеснувшая к могиле знакомую Громову долговязую фигуру.

Ольга Павловна Романчикова закачалась, взмахнула руками, беспомощно вякнула:

– Ай! – и, скособочившись, рухнула в последний приют покойницы.

Толпа загомонила, пошла складками, отпрянула от могилы и вновь прихлынула к ней.

Румяная барышня с надрывом вскричала:

– Ольга! – и закусила кулачок.

Громов выпростал руки из карманов и, решительно работая локтями, полез в гущу событий.

На краю могилы уже лежали и вытянули к упавшей даме руки два мужика в грязнейших комбинезонах – штатные кладбищенские копатели. Отчетливо слышалась неформатная для столь богоугодного мероприятия, как погребение, нецензурная ругань.

Громов прислушался: матерные пассажи исполнялись исключительно мужскими голосами. Ольга Павловна Романчикова, досрочно канувшая в могилу, молчала, как убитая.

Подпихнув елозивший по грязи сапог копателя, Громов опустился на одно колено и заглянул в могилу. В глубине ее со всхлипами и хлюпами ворочалось что-то темное, не особенно-то напоминающее собою элегантную даму в песочного цвета пальто.

– Вы живы? – перекрывая встревоженным голосом чужой неинформативный мат, спросил Громов.

– Я – да, а Жанна Марковна – нет, – донесся до него снизу испуганный голос.

– Вы целы?

– Я – да, а Жанна Марковна – не знаю! Кажется, доски треснули!