Супружеский тет‑а‑тет был, видимо, не из приятнейших, так как и на лице мужа читались живейшее возбуждение и едкая ирония.

— Ты меня знаешь, — говорил он сиплым голосом, свидетельствовавшим о злоупотреблении спиртными напитками и постоянных бессонных ночах, и с тою отвратительною грубостью интонации, которая так часто встречается в людях без умственного развития и хорошего воспитания, — ты знаешь, что я умею постоять на своем. Мне нужны тысяча двести гульденов, и непременно к завтрашнему дню! — прикрикнул он и топнул ногою.

Молодая женщина повертела между пальцами один из бантов своего костюма, розовый, цвет которого был не нежнее и не деликатнее ее тонких пальчиков, и отвечала, не изменяя положения и не поднимая глаз на мужа, тихим, но резким и почти шипящим голосом:

— Так играй счастливо или надуй кого‑нибудь из своих клиентов, дела которых ты обделываешь на бирже.

— Твои колкости меня не задевают, — отвечал он с напускным хладнокровием, — я думаю, мы можем взаимно избавить себя от труда корить друг друга профессиями. Я практик и прежде всего человек дела. Ты помнишь наш договор и знаешь, на каких условиях я закрываю глаза на некоторые вещи, на которые имел бы право претендовать, если бы мне вздумалось, так как все‑таки я твой законный муж и властелин.

Она не двинула ни одним мускулом, только легкая краска, выступившая на снежно‑белом лбу, изобличила внутреннее волнение.

Не изменив нисколько тона, она холодно проговорила:

— Тебе тоже известно, что мне не составит труда избавиться от цепи, которой ты похваляешься, и меня достаточно знаешь, чтобы быть убежденным, что переход в протестантство с целью получить развод не стоил бы мне ни минуты раздумья.

— Я не думаю, чтобы религиозные соображения тебя когда‑нибудь сильно заботили, — зло засмеялся он.

— И если я выношу эту несносную, но далеко не неразрывную цепь, — продолжала женщина спокойно и не поднимая глаз, — то единственно потому, что терпеть не могу скандала и не хочу, чтобы существо, — она произнесла это слово с невыразимым презрением, — от имени которого я не могу избавиться, пало до глубочайших бездн подлости и преступности. Поэтому только я тебя терплю и даже помогаю тебе — иной причины нет. Берегись, стало быть, чтобы цепь не стала чересчур несносной. Что же касается твоих так называемых условий, то они пунктуально исполняются. Или ты не получал того, что я тебе назначила?

— Не в том дело, — отвечал грубо Бальцер, — дело в том, что мне для покрытия безотлагательных обязательств необходимы тысяча двести гульденов, и ты должна мне их дать, — это для тебя сущие пустяки. Твой улан — неистощимая золотая россыпь, — прибавил грубиян с пошлым хохотом.

— Сдается мне, — возразила она холодно, — что тебе придется искать другой россыпи.

— Ты боишься скандала, как ты мне сейчас говорила. Eh bien[42], если на то пошло, то как только он в двери, я тебя угощу чудесным скандальчиком.

— Этот скандальчик, — сказала она с усмешкой, — кончится тем, что ты слетишь с лестницы головой вниз и никогда больше не получишь от меня ни крейцера.

Он замолчал на минуту. Ее простая логика произвела, видимо, на него впечатление.

Через несколько секунд, однако, он подошел ближе, безобразная улыбка заиграла на его губах, и выражение злобной радости блеснуло в глазах.

— Ты права, — сказал он, — такой скандал был бы бессмыслен. Но так как твой любезный друг Штилов так мало податлив, то я должен позаботиться о том, чтобы избавить тебя от этой бесплодной связи и ввести снова в тот круг, где бы ты могла собирать более ценные плоды. Я позабочусь о том, чтобы освободить Штилова от сладких цепей, которыми ты его опутала. Мне жаль тебя огорчать, потому что мне кажется, что этому уланчику удалось воспламенить ледяное сердечко моей супруги. Но что поделаешь — прежде всего деловой расчет, а уж затем удовольствие.

Тонкие пальцы, сжимавшие изящные банты, слегка задрожали, и в первый раз в течение всего разговора она подняла темные глаза.

Проницательный взгляд ее молнией метнулся на мужа.

Он его поймал на лету и ответил торжествующей улыбкой.

Женщина снова опустила веки и проговорила слегка дрожащим голосом:

— Можешь делать, что хочешь!

— Конечно, — отвечал он, — и буду действовать как нельзя более деликатно, без всякого скандала. Штилову, конечно, было бы весьма любопытно сравнить получаемые им упражнения в слоге, на которые, без сомнения, дама его сердца не скупится, — сравнить с теми, которые она в то же время посылает прежним и отсутствующим друзьям.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она живо. Голова ее приподнялась с пурпуровой подушки, и глаза уставились на мужа с поражающей выразительностью.

— Я хочу этим сказать, — проговорил он грубо, — что отправлю к Штилову твое письмо к графу Риверо и его ответ.

Она вонзила розовые ногти в нежные руки и на минуту задумалась.

— Где письма, о которых ты говорил? — спросила она холодно.

— Хорошо припрятаны, — отвечал он лаконично.

— Я тебе не верю. Откуда ты мог взять мое письмо к графу?

— Ты готовилась ему отвечать. Его письмо и твое лежали на твоем столе, — когда ты, вероятно неожиданно, должна была принять Штилова и набросила на них шаль. Они так и остались бы там позабытыми, если бы я не позаботился уберечь их от посторонних глаз, — сказал он с наглым смехом.

— Стало быть, ты их украл? — вымолвила она с беспредельным презрением.

— Ты знай себе свою седьмую заповедь, а остальные предоставь другим! — отвечал он грубо.

— Приходится заплатить за неосторожность, — прошептала она чуть слышно. Потом, подняв на него полный ледяной холодности взгляд, сказала: — Ты получишь завтра утром тысячу двести гульденов в обмен на украденные письма.

— Я аккуратно в этот же час буду завтра здесь, — отвечал он самодовольно. — Не угодно ли моей чарующей супруге приказать мне еще что‑нибудь?

Не трогаясь с места, она указала ему пальцем на дверь.

Со двора послышался громкий звонок.

— Господин фон Штилов! — доложила вошедшая девушка. И тотчас же в прихожей послышалось бряцание сабли.

— Желаю вам много успеха и удовольствия! — крикнул Бальцер и ушел боковой дверью.

Только что он вышел из комнаты, как черты молодой женщины изменились как по волшебству. Суровые, резкие линии, придававшие во время разговора с мужем лицу ее сходство с восковой маской, сгладились, стиснутые зубы разжались, глаза заискрились магнетическим блеском.

Она приподнялась и протянула руки навстречу гостю.

Штилов, свежий и изящный как всегда, поспешил к ней и остановился на миг, точно ослепленный ее красотой, затем нагнулся и припал губами к ее ротику.