Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все громко засмеялись.
— Превосходно! — воскликнула графиня Клам. — А он верит в «тумбочку»?
— Не особенно, — сказал Райшах. — Он, кажется, не доволен духом армии и обнаружил в ней много беспорядков — и может быть, отчасти, не доверяет и самому себе.
— О самом себе генерал может думать что ему угодно, — проговорил оживленно граф Клам‑Галлас, — но что касается армии, то он не вправе ей не доверять. Армия превосходна и в образцовом порядке, а впрочем, если Бенедек будет продолжать относиться к офицерам, особенно из аристократии, так, как начал, и всегда и везде отдавать преимущество простому солдату и унтер‑офицерам, то порядок недолго сохранится.
И граф, резко отодвинув стул, на котором сидел, заходил взад и вперед по комнате.
— Не мое дело, конечно, — заговорил он немного спокойнее через несколько минут, — давать императору советы, кого выбрать в главнокомандующие, но я не питаю большого доверия к этому Бенедеку. Он понятия не имеет о том, что живет в сердцах древнеавстрийского дворянства, и его так называемые либеральные принципы подрывают дисциплину. Это, может быть, хорошо для Пруссии, где каждый — солдат, — в этом я не берусь быть судьей, — но для нас это никуда не годится, и тем менее подобает начинать подобные нововведения в момент начала большой войны и почти в день сражения возбуждать во всей армии оппозицию против офицеров.
Граф высказался очень взволнованно.
Никто не отвечал, и наступило молчание.
Фельдмаршал Рейшах прервал его, сказав:
— Но знаете ли, сударыни, самую животрепещущую новость?
— Нет, — ответила графиня Клам, — в чем дело? Какая‑нибудь выходка вашей Вольтер или Галльмейер?
— Гораздо лучше, — улыбнулся Рейшах, — очень пикантная дуэль.
— Дуэль? И между кем? Знакомые из общества? — Хозяйка дома забросала фельдмаршала вопросами.
— Улан Штилов, — сообщил Рейшах, — и итальянский граф Риверо, которого вы видели здесь в прошлом году, — он был представлен нунцием.
— Это удивительно! Когда же Риверо успел вернуться?
— Вчера, — отвечал Рейшах.
— И в первые же двадцать четыре часа дрался на дуэли? — удивилась графиня Клам.
— Кажется, дело вышло из‑за какой‑то дамы. Вы не слыхали ли о красавице Бальцер?
Молодая графиня встала и отошла в неосвещенную часть гостиной, к корзинке с цветами. Она нагнулась над цветами.
— Я слышала это имя в связи с именем Штилова, — ответила графиня Клам.
— Кажется, что старейшие и новейшие права пришли в столкновение, — заметил фельдмаршал.
— И случилось что‑нибудь серьезное? — допытывался граф.
— Этого я не мог добиться, — отвечал Рейшах, — но я боюсь за Штилова: Риверо известен как превосходнейший стрелок. Где же, однако, маленькая графиня? — спохватился барон, повернув голову и глядя в глубь салона.
Молодая графиня все еще стояла, склоняясь над цветами.
Мать бросила на нее быстрый, озабоченный взгляд.
Молодая графиня медленно вышла на свет. У она держала свежесорванную розу, лицо ее было бледно, губы крепко сжаты.
— Я сорвала розу, — произнесла она слегка дрожавшим голосом, — чтобы закончить мой туалет.
Девушка приколола цветок к груди и почти механически вернулась на старое место.
— Ах, я и забыла о вечере графини Вильчек! — Графиня Клам встала. — И вам надо приготовиться, и мне заехать домой.
— Позвольте вас проводить, — сказал Рейшах, и все уехали вместе.
Мать и дочь остались одни. Наступило молчание.
— Мама, — сказала молодая графиня, — я нехорошо себя чувствую, мне бы хотелось остаться дома.
Мать поглядела на дочь с участием и озабоченностью.
— Дитя мое, — с нежностью произнесла она, — прошу тебя, подумай, что могут сказать и что скажут, если ты сегодня не появишься в обществе, после того как тебя сейчас здесь видели?
Девушка закрыла лицо руками, легкое рыдание нарушило безмолвие гостиной, и стройная фигурка дрогнула. Слезы закапали на свежую розу на ее груди.
Лакей отворил дверь.
— Барон Штилов!
Глубокое изумление отразилось на лице графини Франкенштейн, тогда как дочь ее порывисто встала: яркая краска подернула ее лицо, и она почти тотчас же беспомощно опустилась в кресло, устремив полные слез глаза на дверь.
Лакей принял молчание графини за знак согласия и исчез.
Вошел Штилов.
Он, как всегда, был свеж, на лице его не осталось ни следа утренних тревог, только прежняя беспечная и легкомысленная веселость сменилась торжественной серьезностью, придававшею его красоте особую прелесть.
Он подошел к дамам.
Молодая графиня опустила глаза и завертела носовой платок в руках.
Мать приняла молодого человека с совершенным спокойствием.
— Мы вас давно не видели, — мягко сказала она, — где вы пропадали?
— Служба отнимает очень много времени, графиня. Вопрос о войне, кажется, решен, — надо приучаться к военному положению.
— Нам только что говорил о вас барон Рейшах, — продолжала графиня.
— И, верно, что‑нибудь злое? — заметил живо Штилов и пристально посмотрел на молодую девушку, которая не поднимала глаз и не шевелилась.
— Он нас испугал было, но, кажется, неосновательно, — добавила графиня, осмотрев его быстрым взглядом с головы до ног.
Штилов улыбнулся.
— Барон, по‑видимому, принимает во мне слишком большое участие, — сказал он, — но его заботливость совершенно лишена веских причин.
Графиня быстро взглянула на дочь.
— Вы едете сегодня к графине Вильчек? — спросила она.
— Я не знаком с ней, — отвечал Штилов тоном, в котором слышалось сожаление.
— Но, по крайней мере, проводите нас туда? — Графиня встала. — Мне надо еще привести в порядок мой туалет — дочь моя готова и пока посидит с вами.
Глаза Штилова сверкнули счастьем.
— Я совершенно к вашим услугам, графиня, — поклонился он.
Графиня вышла из комнаты, не обратив внимания на негодующий взгляд, который бросила на нее дочь.
Молодые люди остались одни. Наступила небольшая пауза. Штилов подошел к креслу молодой девушки.
— Графиня! — произнес он тихо.
Графиня подняла глаза и посмотрела на него с удивлением, тогда как губы ее сложились в горькую усмешку.
Свет упал ей на лицо и обличил, когда она подняла голову, ее слегка покрасневшие веки.
— Господи! — вскрикнул Штилов. — Вы плакали!