Ирина: О, она одна из лучших пианисток в мире!

Мизия: Да, прекрасный человек, великая артистка, великий музыкант. И вот она аккомпанировала мне в альбоме «Paixoes Diadonais» («Пайшоиш диагонаиш» – «Диагональные страсти»). Кстати, тоже интересное название. В начале альбома я пою под португальскую гитару, а в конце – с Марией Жуан Пиреш. Я играла с маэстро Фабрицио Романо, когда записывала альбом, посвящённый Амалии. Это двойной CD. Один диск фортепиано и голос, а другой с двумя гитарами.

Ирина: Но ты же иногда добавляешь еще и другие инструменты – аккордеон, скрипку.

Мизия: Да, получается небольшая группа.

Ирина: Но ударные – никогда?

Мизия: До настоящего времени – нет. И никогда не было электронных инструментов, но, может быть, когда-нибудь. О, нет, в «Концерте в кафе деликатесов» я делала эксперимент с электрогитарой. Но больше, вроде, нет. Хотя у меня был альбом под названием «Ruas» («Руаш»), что значит «Улицы», тоже двойной альбом. Часть «Лисбоариум» – это такой сон о Лиссабоне, появился, когда я жила четыре года в Париже. И ещё часть под названием «Туристы». В «Туристах» были песни групп «Джой Дивижн», «Найн Инч Нейлз», Чавелы Варгас и другие – мощные интерпретации, и в некоторых из них использовались ударные. Но это было не фаду. В фаду – нет. Кстати, если говорить об этих инструментах, в детстве, в Порту, где я родилась, когда я ещё была слишком мала, чтобы ходить в дома фаду, моя мама говорила мне, когда мы проходили мимо уличных музыкантов: «Сусанита или Суси, закрой глаза и слушай». И первые фаду, которые я слышала, исполнялись на аккордеоне и скрипке. И я всегда мечтала использовать эти инструменты, но в португальском варианте исполнения. Скрипки в моих альбомах звучат не как цыганские скрипки. А аккордеоны не как в вальсе-мюзет.

Ирина: Мизия, а как создаются фаду? Основных мелодий в фаду чуть более ста. На них придумывают новый текст?

Мизия: Это такой способ, такой метод. Так сложилось. Это ведь очень важные мелодии. Фаду минор – это, как говорят, та мелодия, с которой вообще началось фаду.

Ирина: Но есть возможность сочинять собственные?

Мизия: Да, я всегда так делаю. У меня есть новые мелодии, которые, возможно, со временем станут традиционными. Кто знает?! Мелодии становятся традиционными. Есть такая мысль, не знаю, согласятся ли со мной музыковеды: когда мы начинаем накладывать на разные слова одну и ту же музыку, которая нравится людям, она так или иначе становится традиционной, потому что, например, если я прихожу в дом фаду, где местные музыканты не знают моего репертуара, я могу прийти и сказать, мне фаду байладо в до. Мне не нужно называть стихи, которые я буду петь. В моем репертуаре фаду байладо – это моя песня «Фаду до Лугар-Комум» (банальное фаду), потому что так называются стихи. Но поётся на мелодию фаду байладо. Так что мне достаточно сказать фаду байладо, или фаду викториа, или фаду минор. Название мелодии. Когда я прошу поэта сочинить стихотворение, я прошу придерживаться регулярных размеров: катрена или пятистишия.

Ирина: То есть это похоже на джазовый джем-сейшен? Ты импровизируешь?

Мизия: Да, строфы могут быть из пяти, шести строк. Это как метрические формулы. И они подходят для определённых мелодий. Иногда я вижу, что стихи хорошо сочетаются с музыкой. Потом я получаю другие стихи или слушаю другую мелодию, и думаю, о, нет-нет, эта лучше. Когда поэт присылает мне стихи нерегулярного метра, я ищу новую музыку. И это уже можно назвать – новая композиция фаду. Но мне нравится идея работы с традиционным наследием фаду, оно очень богато. Так же и в стиле фламенко. Федерико Гарсия Лорка писал стихи для фламенко. Во фламенко это называется «палос», «палос дель фламенко», что означает «стили фламенко». Там тоже можно петь разные слова под одну и ту же мелодию.

Ирина: Фламенко уникальный жанр, в котором соединены и танец и пение, фаду – гораздо аскетичнее, это только песня.

Мизия: О, я использую язык тела, но по-другому. Зритель должен видеть это. У меня вот здесь вздувается венка, когда я начинаю петь. Или, например, я не люблю, когда под ногами стоят мониторы, потому что мои ноги тоже участвуют в исполнении. Всё тело вибрирует.

Ирина: Обычно ты поёшь с закрытыми глазами. Почему?

Мизия: Не только я, все фадишта так поют.

Ирина: Кстати, я слушала тебя тоже с закрытыми глазами.

Мизия: Ох, значит, ты не видела мои туфли?!! Шучу, шучу! Почему с закрытыми глазами? Я действительно никогда не знаю, нравится ли аудитории то, что я пою. Но я думаю, исполнитель – я лично – в первую очередь поет для себя. Я живу, когда пою. Петь для меня – жизненная необходимость. Конечно, очень мило говорить, что я пою для своего слушателя. Но это не так. Я пою, потому что не могу не петь. Я так дышу, я так живу, так существую. И мне остаётся только надеяться и молиться своим святым, что аудитории тоже понравится, что между мной и аудиторией возникнет определенная трансцендентная связь. Мне кажется, что мы делаем что-то вместе. Когда заканчивается концерт, аудитория помогает мне стать в чём-то лучше.

Ирина: Это взаимный процесс.

Мизия: Да мы делаем это вместе. Но изначальный посыл – петь для самой себя.

Ирина: Мизия, ты роковая женщина?

Мизия: Да жизнь – это вообще сплошной рок. В каждом это есть, разве нет?!

Ирина: Но ты роковая женщина? Это особый тип.

Мизия: Да, я знаю, знаю. Это я пытаюсь увильнуть от ответа. Не могу сказать, не уверена, как меня видят другие люди. Я экстремальный человек. Это нелегко для других. Это значит, если мне нравится, то нравится очень, а если я чего-то не люблю, так уж не люблю! И все должны это знать. Например, когда я что-то говорю, это звучит очень уверенно, и я кажусь самоуверенным человеком. Это не так, но выглядит так. Возможно, это своего рода самозащита, поэтому меня принимают за сильную женщину, что иногда выводит мужчин из зоны комфорта или уверенности. В этом плане, вероятно, меня можно назвать роковой женщиной. Но, уверяю, внутри я – Бэмби.

Ирина: Очень хрупкая?

Мизия: Очень-очень-очень. Но я этого не показываю. Я умею выживать, я крепкий орешек. И как крепкий орешек, возможно, я и роковая женщина. Я не могу быть такой – «привет, киска». Это непозволительная роскошь открываться, не защищая себя. Никогда не могла так жить. Даже в детстве. А ведь то, как мы переживаем некоторые жизненные ситуации в детстве, остаётся с нами навсегда. Мы можем научиться контролировать себя, но мы сами не изменимся. Так что я такой же орешек, каким была в шесть лет.

Ирина: Это понятно! Ты защищаешь свой внутренний мир.

Мизия: Да. Понимаешь, я ведь дитя двух очень разных социальных племён. Моя мама – артистка, мой отец – из высшего буржуазного общества Порту. Они разошлись, когда мне было четыре года, и мне приходилось раздваиваться, быть двумя разными детьми. Одним для материнского дома и совсем другим для дома моего отца. Они даже меня переодевали, когда я приезжала. Говорили – она не такая, как мы. Так меня воспринимали – она не такая. И я действительно отличалась от своих двоюродных братьев. Они все принадлежали к другой социальной системе, а я была аутсайдером, не вписывалась. В доме моей мамы и бабушки была музыка, тортилья де патато, паэлья. У отца – всё было строго, воспитание в британском стиле, five o’clock tea, не говори громко, не смейся громко. Всё по-другому. И мне приходилось переключаться, у меня был такой код для смены режима. Срабатывал мгновенно.