армии, тем больше росло недовольство и «нелояльность» в армейских кругах. Военные задачи с каждым годом все больше отодвигались на второй план. Армия все больше увлекалась в своей жизни и деятельности внутриполитической борьбой. «Армию надо держать вне политики», — повторяли царские военные министры, но в действительности армия оставалась вне политики не более, чем школьная система, отданная на милость реакционным политическим интригам и интригам. Недалеко от истины утверждение, что в армии не было ничего, кроме политики. Армия должна была стать главным оплотом самодержавия. Разве это не было политикой? Разве долг каждого офицера не был обязан внушать рядовым членам определенные политические убеждения? Не был ли он сам с самого раннего детства, от начальных классов военного училища до выхода из военного училища, вдохновлен определенным, примитивным политическим кредо?

Нам, гимназистам и другим «гражданским» школам, тоже приходилось проглатывать большие дозы политики, положенное количество официального патриотизма. Наши учителя и наставники раздавали нам это довольно поверхностно, бессистемно, ради того, чтобы сделать ход в угоду начальству. У нас не было достаточно времени, чтобы погрузить наши умы и души в политику правительства, потому что мы проводили большую часть дня вне школьных стен, под более благотворным влиянием. Иначе обстояло дело с нашими братьями и приятелями, поступившими в кадетский корпус.

На срок от семи до десяти лет они попадали в атмосферу тьмы, где превращались в особый род человека. Мое детство и юность прошли в тесном контакте с офицерской средой. Ближайший мой друг поступил в кадетский корпус совсем молодым. Мы встречались каждый год на каникулах. Он был способным, хорошо информированным, независимым молодым человеком. Между тем мы, его товарищи, оставшиеся на свободе, из года в год наблюдали, как военное воспитание действовало на его душу. Между нами возникло взаимное непонимание и отчуждение. Причина была не в том, что у него были разные учебники и учебники, а в неизбежной отчужденности каждого курсанта от жизни, которая пульсировала за стенами его военного училища, в искусственной среде, в которой он жил десять месяцев в году, в медленном, систематическом процессе привития ему определенного набора идей и концепций, призванных незаметно стать частью характера будущего офицера и навсегда обезопасить его от нежелательных политических влияний. В военных оранжереях, где выращивался особый род человека для удовлетворения особых потребностей самодержавия, чиновники-огородники должны были произвести идеальную селекцию военного специалиста, честного и верного своему долгу, преданного царю, но враждебно настроенного. к политическим мечтам, надеждам и чаяниям гражданской России.

Представления о гражданском долге, чести, отечестве, государстве, службе, предъявляемые к будущему офицеру, были совсем иными, чем у остальной России. Примерно через десять лет обучения и воспитания в такой теплице офицер был «готов». Он попал в какую-то воинскую часть, совершенно не зная остальной России, совершенно неспособный приспособиться вне военной среды, в которой он вырос. Так оторвалась часть российской молодежи от своих товарищей, чтобы стать защитой самодержавия от «внутреннего врага».

Таким врагом была, в частности, русская интеллигенция, ряды которой были заполнены братьями и приятелями тех самых молодых людей, которые стали опорой царя и отечества. Со временем образовалась глубокая пропасть между членами одного и того же класса или кружка только потому, что одни сделали военную карьеру, а другие выбрали гражданскую профессию, потому что одни стали офицерами, а другие — студентами.

Я помню, в какие частые споры впадала наша компания военных юношей и студентов, как только мы начинали говорить о делах политических. Мы сразу же начали говорить на разных языках. Мы перестали понимать друг друга, стали раздражаться, обижали друг друга, потому что святое для одних было воплощением зла для других. Я убежден, что все мы одинаково любили Россию и желали ей только добра. Но наши представления о России были столь же различны, как и наши представления о благе России, так что невольно мы видели друг в друге врагов России, врагов русского народа.

Да, это была страшная, братоубийственная вражда и ненависть!

Особенно глубокой, даже бездонной, стала пропасть между военной и гражданской Россией, между военной и гражданской интеллигенцией в период русско-японской войны и последовавшего за ней революционного движения.

Мы оказались тогда по разные стороны баррикад. Подавляющее большинство офицерства было еще с самодержавием или оставалось вполне нейтральным в политической борьбе, механически выполняя свой долг по защите престола от внутреннего врага.

Остальная Россия, гражданская, культурная Россия, вся интеллигенция окунулись в освободительную борьбу. В армии, вернее в офицерстве, спасшем тогда самодержавие, отсрочив тем самым предсмертную агонию старого режима еще на двенадцать лет, мы увидели злейших врагов народа, величия, благополучия и будущего страны. Было много, слишком много в то время офицеров, искренне веривших, что студенты, вообще интеллигенция, бунтующие рабочие и крестьяне, разорявшие и сжигавшие помещичьи земли, были причиной всех бед России. Да, много воды утекло через плотину с 17 декабря 1825 г., когда группа храбрых гвардейских офицеров, «декабристов», одиноко стоявшая в феодальной России той эпохи, появилась на Сенатской площади в Петрограде и подняла знамя восстания против самодержавия, во имя свободы и конституционного правления. В то время солдатские массы равнодушно смотрели на трагическую судьбу, выпавшую на долю этих великих сынов дворянства, этих первых предшественников освободительного движения, так радостно и так добровольно павших за дело свободы. Восемьдесят лет спустя, в 1905 г., одни только армейские офицеры, и особенно гвардейские офицеры, остались верны самодержавию до конца. Они не смогли распознать в массах студентов и рабочих расстрелянных прямых наследников и потомков декабристов.

Но 1905 г. был переломным в жизни армии и особенно в жизни армейского офицерства. Впервые военная и гражданская Россия встретились лицом к лицу и попытались заговорить друг с другом. Поначалу встречи служили лишь для обострения взаимной неприязни, но обе стороны были глубоко потрясены событиями. Революция, хотя и утопленная в крови, заставила задуматься и глубже всмотреться в беды и страдания России. Офицеры, пережившие русско-японскую войну, начали размышлять о случившемся. Они начали думать и понимать. Кое-где офицеры участвовали и даже играли руководящую роль в военных мятежах 1905–1906 г.

Время прошло. Россия начала меняться.

Идеи свободы и эмансипации, посеянные в 1905–1906 г. в массах, стали давать результаты. Новые призывники, привлеченные в армию, сильно отличались от тех, кто им предшествовал. Внутренний враг все глубже и глубже проникал в армейские ряды. Древний патриархальный порядок в армии все больше уступал место откровенному полицейскому надзору. Силы жизни, обрушившиеся на армию со всех сторон, раскололи традиционное вероучение офицерского сословия, основанное на трех столпах: «Самодержавие, православие, народность».

Параллельно с политическим брожением и бурями последнего десятилетия самодержавия