В кабинет вошел писарь: сухонький человек в старом сером сюртуке со штанами в тонкую белую полоску. На тощей шее повязан зеленый платок в белый горошек. Ладони широкие, с короткими пальцами, перепачканные черными чернилами. Под мышкой он держал кипу бумаг. На сухом обветренном лице застыла заискивающая улыбка. Выглядел он нелепо и, видно, чувствовал себя крайне неловко в присутствии высокого начальства.

– Пожалте вот сюда, – указал Филимонов на небольшой свободный стол, стоявший в самом углу кабинета.

Сложив бумаги в аккуратную стопку, писарь макнул перо в чернильницу и в ожидании посмотрел на начальника полиции.

– Итак, первый вопрос, – обратился Филимонов к Варнаховскому, – вы украли икону из будуара великой княгини Александры Иосифовны?

– Я, – кивнул поручик.

– Расскажите, как это произошло?

– Когда великой княгини не было в комнате, я прошел в ее будуар и взял икону.

– Где она стояла?

– На столе.

– Продолжайте.

– Знал, что она весьма ценная.

– Значит, камни с оклада вы отдали ростовщику Гительману?

– Именно так. Он потребовал у меня документы, и мне пришлось предъявить ему свой пашпорт.

– А где же икона?

– Я отдал ее священнику Троицкой церкви.

– Ладно, разберемся. Только ведь маленькое несоответствие, вы не могли взять икону на столе, потому что ее там просто не было, она стояла на полке камина. А теперь давайте еще раз, кто взял икону? – Варнаховский отвернулся. – С кем вы были? Своим молчанием вы только усугубляете собственную вину. Мы все равно докопаемся до истины.

– Хорошо, я вам скажу все. Икону взял великий князь Николай и передал ее мне, чтобы я выломал из оклада драгоценные камни.

– Что вы сказали? – невольно переспросил Филимонов.

– Великому князю понадобились деньги, вот он и взял ее у своей матери.

Рука писаря, сжимавшая перо, застыла над листком бумаги. Он со страхом посмотрел на Владимира Гавриловича, но, натолкнувшись на его строгий взгляд, тотчас принялся записывать сказанное, поставив в самом центре листа крупную кляксу.

– Та-ак, – протянул Владимир Гаврилович. – Значит, вы заложили камни по его просьбе?

– Да.

– Сколько же денег вы выручили за драгоценные камни?

– Полмиллиона рублей.

– Куда вы их дели?

– Я их передал великому князю Николаю Константиновичу, – равнодушно поведал Варнаховский.

Начальника сыска невольно бросило в жар.

– Интересные дела творятся в империи, – протянул Филимонов, откинувшись на спинку стула, жалобно пискнувшую. Зачем-то он взял коробок спичек, повертел его в руках и аккуратно положил на толстую книгу. – Значит, по вашим словам, вы всего лишь послушный исполнитель воли великого князя?

Пожав плечами, Варнаховский ответил:

– Получается, что так. Интересно, что бы вы сами делали на моем месте? Неужели отказали бы члену августейшей фамилии?

– Для чего ему нужны такие деньги?

– Не могу знать, – развел руками поручик. Хмыкнув, добавил: – Это вам лучше бы у него самого спросить.

Владимир Гаврилович нахмурился:

– А вы зря усмехаетесь… И спросим! Ну что ж, с вами все ясно. Ваша участь незавидная, – покачал головой начальник сыскной полиции. – Арест, суд чести, а потом каторга. Конвой! – громко крикнул Филимонов, и когда в комнату вошли трое полицейских, скомандовал: – Под арест господина поручика!

Тот, что был ближе к Варнаховскому, шагнул вперед, чтобы взять арестованного под локоток. Но Леонид неожиданно резко поднялся, двинув тяжелый стул, и прошипел через крепко стиснутые зубы:

– Шалишь! Уж как-нибудь сам.

Заложив руки за спину, поручик под присмотром конвоя вышел из кабинета.

Император Александр Николаевич взял со стола снимок, на котором была запечатлена его вторая жена Екатерина Михайловна и трое детей от морганатического брака: две девочки и мальчик. Это была одна из его любимых фотографий, с которой император старался не расставаться. Даже отъезжая на короткое время, он непременно брал ее с собой, бережно укладывая на дно дорожного саквояжа.

Удалившись в тишь кабинета, самодержец, тщательно подбирая слова, писал письмо старшему сыну, надеясь, что тот его не осудит.

«Александр, надеюсь, ты меня поймешь как мужчина мужчину… Если вдруг меня не станет, не обдели светлейшую княгиню Юрьевскую Екатерину Михайловну своим вниманием и возьми ее и моих детей под опеку…»

Перечитав написанное, он скомкал шестой по счету лист бумаги и в раздражении швырнул его в корзину. Все это не то. Следовало подобрать более проникновенные фразы, но словарный запас неожиданно иссяк, и он, по-мальчишески морща лоб, не мог отыскать нужные слова. Понимал, что лаконичным, наспех сочиненным письмом до сердца наследника не достучаться.

А поводов для беспокойства за свою вторую семью у Александра было предостаточно: начальник Третьего отделения Уваров сообщил о том, что «народовольцы» в ближайшее время готовят на него очередное покушение, и предостерегал императора от появлений на публике.

Впервые на Александра Николаевича покушались четырнадцать лет назад. Выстрел из пистолета произвел террорист Каракозов, промахнувшийся с близкого расстояния. Второе покушение произвел поляк Березовский, стрелявший в императора дважды. Не удалась затея с подкопом под мостовой, где обычно проезжал царский экипаж, – прогремевший взрыв лишь сорвал шапки с сопровождавших карету гвардейцев. Неудачным было покушение и террористки Соловьевой: она четыре раза выстрелила в государя во время прогулки, и ни одна пуля не достигла цели. Неудачу потерпела попытка взорвать поезд, на котором государь должен был возвращаться из Крыма. Тогда его спасло провидение – вместо царского поезда, уже проехавшего опасный участок, на воздух взлетел состав, в котором располагалась свита и багаж. Следующее покушение на Александра Николаевича состоялось уже в Зимнем дворце, куда плотник Халтурин сумел по частям пронести три пуда динамита. Взрыв должен был уничтожить столовую, где Александр обычно обедал, и только по счастливой случайности в момент взрыва его там не оказалось. Однако было убито два десятка солдат и несколько десятков ранено.

Именно после этого случая Александр выказал желание отказаться от престола и покинуть Россию. В его планах было поселиться где-нибудь на юге Франции – например в Ницце, где он некогда был счастлив с Екатериной, – и прожить простым смертным до конца своих дней. И только неудовольствие всего царствующего дома (как же можно оставить Россию в столь трудный час!) заставило его отказаться от прежнего решения.

После короткого стука в рабочий кабинет императора вошел адъютант.