Полицейские подхватили Варнаховского с двух сторон и, преодолевая сопротивление, втащили в карету. Затем привычно заняли места по обе стороны от злоумышленника, а снаружи, для пущей бдительности, закрыли дверцу на запор.

– Что же такое делается! За невинные шалости в каземат сажать! – пытался протестовать Леонид.

– У нас еще будет время поговорить по этому поводу, – возразил Филимонов. – Представление закончилось, – обратился он к безмолвной толпе, не ожидавшей подобной развязки. – Расходись!

– Как вы вовремя, господин Филимонов, – скороговоркой проговорил толстощекий. – Ежели б не ваше заступничество, так и не знаю, что бы я делал. Заприте его к татям, уж они-то научат его разуму.

– Вы бы, милейший, топали домой, – хмуро обронил Владимир Гаврилович, устраиваясь в карете, – так ведь ненароком и гайморит можно получить.

Вскоре зеваки разошлись, и на опустевшей набережной осталось лишь двое вымокших господ, безуспешно пытавшихся остановить извозчью карету.

– Позвольте полюбопытствовать, как вы провели прошедшую ночь? – не без ехидства спросил начальник сыскной полиции, внимательно разглядывая Варнаховского, сидевшего за столом напротив.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: прошедшая ночь не прошла для поручика безболезненно. Доломан был испорчен темными пятнами сомнительного происхождения, воротник надорван, лосины разошлись; растрепавшиеся кудри напоминали гнездо неряшливой птицы, и где-то у самого темечка торчала сломанная хворостинка.

Да и вчерашнее возлияние давало о себе знать опухшими глазами, в которых тем не менее брызгали искорки задора. Некоторое время Варнаховский не без интереса рассматривал обстановку в кабинете; задержав ненадолго взгляд на часах, висевших на стене, перевел взгляд на зарешеченное окно, и, судя по тому, как дернулся его подбородок, помещение ему не понравилось.

– Спасибо… Сносно. Бывало и похуже. И компания подобралась соответствующая: четыре босяка, трое громил, шесть беспашпортных и еще, надо полагать, двое смертоубивцев. Весьма разношерстная публика! Прежде мне не приходилось пребывать в столь достойном обществе, так что время мы коротали в приятном общении. Я даже не заметил, как пролетела ночь.

– Ах, вот как… Вижу, вы не очень-то опечалены. Похвально! Держитесь молодцом. Не каждый на вашем месте был бы столь оптимистичен. Я вам предо-ставлю возможность встречаться с этими милыми людьми лет десять кряду где-нибудь на зерентуйской каторге.

Возмущению Варнаховского не было предела.

– Не думал, что купание в холодной воде какого-то молодого нахала, посмевшего оскорбить поручика лейб-гвардии Его императорского величества, будет расценено Фемидой как десять лет каторги!

– А кто вам сказал, что речь идет о том несчастном господине, которого вы сбросили в Неву? У вас за душой куда более серьезные вещи.

– И какие же?

– Вы обвиняетесь в святотатстве!

Леонид едко усмехнулся:

– Уж не хотите ли вы сказать, что тот толстощекий господин – переодетый архимандрит?

– Не хочу… Сказать я хочу нечто другое. – Филимонов хотел рассмотреть в лице гусара хотя бы нечто похожее на замешательство или испуг, но его встретил самодовольный взгляд. – Вы обвиняетесь в том, что украли из покоев великой княгини Александры Иосифовны икону Божьей Матери.

В какой-то момент лицо Варнаховского побледнело, напоминая кусок льда, но уже в следующее мгновение блеснувший в глубине зрачков яростный огонек растопил пришедшую стужу.

– С чего вы это взяли?

– Куда подевалась икона, нам пока неизвестно, но вот камни из оклада вы заложили ростовщику Мойше Гительману. – Положив бумагу на стол, Филимонов продолжил: – Взгляните на перечень тех драгоценностей, что вы ему заложили. А вот и квитанции, что вы изволили оставить… А еще восемь сапфиров и один крупный рубин мы нашли в комнате, где вы проживали. Именно эти камни были в окладе украденной иконы. Что вы на это скажете, господин поручик?

– Подбросили! У меня много недоброжелателей.

– Разумеется, как же иначе…

– Послушайте, господин статский советник, вы меня с кем-то спутали. Я не имею к этому воровству никакого отношения.

– Да, конечно… Нечто подобное я и ожидал услышать. Дежурный! – обратился Филимонов к полицейскому, стоявшему в дверях.

– Слушаю, ваше превосходительство!

– Вот что, голубчик, приведи свидетеля.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

Через несколько минут он вернулся, широко распахнув дверь перед сгорбленным стариком, близоруко посматривающим по сторонам. Его лицо было покрыто мелкими морщинами, а старческая кожа, подсвеченная прямыми лучами падающего света, выглядела пергаментом. Лицо, лишенное всякой растительности, блестело, как начищенный самовар. Заприметив у окна господина со строгим лицом и в темном сюртуке, он уважительно поклонился от самых дверей и произнес:

– Здрасте, господин полицейский.

– Вам знаком этот человек? – показал Филимонов на Варнаховского, сидевшего напротив.

– А то как же! – радостно воскликнул Мойша Гительман, как если бы повстречал старинного приятеля. – Как поживаете, господин поручик?

– Разве мы с вами знакомы?

– Но ведь…

– Я вас впервые вижу, любезнейший, – холодно проговорил Леонид. – Вы меня с кем-то спутали.

Ростовщик отрицательно покачал головой:

– Как же я вас мог с кем-то спутать? – Его лицо выглядело обиженным, какое бывает разве что у малолетних детей, лишившихся любимой игрушки. – Вы назвались поручиком Варнаховским и показали мне свой пашпорт. Принесли четыре алмаза по двадцать карат каждый. Разве я могу позабыть такого уважаемого клиента? Даже если бы вы были на противоположной стороне улицы, так я все равно подошел бы к вам и поклонился в пояс, как своему благодетелю. А были еще и рубины с сапфирами. Мне никогда прежде не приходилось видеть таких камней. Они прозрачны, как слеза младенца, а один сапфир…

– Уведите этого болвана, – проскрипел зубами Варнаховский. – Я вам все расскажу.

– Вот и прекрасно, – с готовностью кивнул начальник сыскной полиции. – Вы, милейший, можете идти, – сказал он Мойше, потом обратился к дежурному: – А ты приведи писаря.

Дежурный вышел за дверь. Мойша Гительман остался.

– Господин полицейский, вы же знаете, как я отношусь к власти. Всегда с большим почтением! Как только вы сказали прийти, так я бросил все свои дела, оставил лавку на свою ненаглядную супругу и тотчас явился к вам.

– Да, мы вас известим, если вы понадобитесь, – пообещал начальник сыскной полиции.

– До свидания, господин полицейский, – спрятал Мойша Гительман за натянутой улыбкой кисловатое выражение.