в мире. Ну, несправедливо же, правда, ограничивать детей в сладком? Агата кивает сама себе, потом убирает длинные юбки за пояс и карабкается наверх. Адам замолкает, следя за сестрой со смесью страха и уважения. Она почти дотянулась, но неустойчивый сундучок, стоящий на полке на ряд ниже, неожиданно решает упасть вниз. И падает так неудачно – на угол. Он раскалывается на несколько частей, издавая при этом оглушающий грохот. В эту же секунду входная дверь распахивается и влетает бледная Ханна со сковородкой наперевес. Адам тут же захныкал, опасаясь, что сестру накажут, а Агата тяжело вздыхает. Поели варенья».

Эти картинки пронеслись в голове Агаты за те доли секунды, пока сундучок летел вниз.

«Пожалуйста, немного везения, пожалуйста! Пожалуйста, пусть сундучок упадет на угол, прошу!»

Сундучок был явно тяжелый, поэтому падал не торопясь, перевернувшись пару раз в воздухе. Всё замерло.

Треск!

Мир вернул себе привычную скорость. Щенок выхватил угощение из рук Агаты, а сама она наблюдала, как рассыпается на части ящик. Из него выпали небольшие бархатные черные коробочки, а последней одна большая и красная. Эта коробочка без замка, поэтому сразу раскрылась и по доскам, подпрыгивая и сверкая на солнце прямо в руки к Агате покатился золотой обруч.

Она подняла его, провела подушечками пальцев по россыпи изумрудов и причудливому цветочному узору.

– Вы! Твари, что вы наделали! – в бешенстве брызжа слюной, заорал секретарь, но никто не обратил на него внимания.

– Лорд Брок, – сказала Агата, поднимаясь в полный рост. – Как вы полагаете, это не тот венец, что носила покойная Императрица, мать нынешнего Императора? Я читал, что его изготовили по заказу Императора Карла.

– Вы совершенно правы, – лорд кивнул Агате, и повернулся к секретарю. – Боюсь, что должен всё-таки уточнить у Императора, на этот ли товар он подписывал разрешение. И каким образом тростниковый сахар из накладных превратился в императорские драгоценности.

– Нет! Вы не имеете права! – не успокаивался мужчина. По его худому лицу пошли красные пятна, а руки нервно затряслись.

Лорд отрывисто кивнул оставшимся полицейским, и секретарю тут же заломили руки за спину и вывели с судна, а следом всех его людей. Еще долго с пристани доносились невнятные крики и проклятия, позже потонувшие в стуке копыт по брусчатке.

– Трэнт, ты просто нечто, – рассмеялся Эдвин, делая, наконец, настоящий глоток из бутылки.

Из трюма выбрался Эмерсон, стряхивая с одежды пыль и опилки.

– Отличный план, малыш. Надеюсь, меня не заставят чинить эту лестницу? – фыркнул он.

– Ты сломал лестницу? – восхитился Эдвин, протягивая бутылку Нэду.

Лорд Брок до сих пор сжимал в руках белую папку, оглядывая участников экспромта.

– Они попались? – затаив дыхание спросила Агата.

– Безусловно, – ответил Брок, а потом отобрал у Нэда и Эдвина бутылку. – За тебя.

Мужчина поднял бутылку и сделал большой глоток под одобрительные возгласы Нэда и Эдвина.

Агата улыбнулась и покачала головой.

Что-то знакомое неожиданно привлекло её внимание. Внизу в толпе снующих туда-сюда людей стоял худой мужчина в огромном черно-жёлтом клетчатом пиджаке и шляпе-котелке. Он в упор смотрел на Агату, и, кажется, даже показал ей большой палец. Девушка вздрогнула и схватилась за пистолет, который так и не вернула Броку. Рука тут же отозвалась болью, посылая импульсы в мозг. Пальцы против воли разжались. Пистолет с грохотом упал на дощатый пол.

– Джон? – Нэд моментально оказался рядом. Агата посмотрела на него, потом снова повернулась в сторону толпы, но мужичок уже растворился. Нигде не мелькнул яркий пиджак или нелепая шляпа.

«Показалось?» – спросила сама себя Агата, абсолютно уверенная в том, кого видела.

– Показалось, – сказала она Нэду, послав слабую улыбку. – Просто показалось.

***

После ареста секретаря на Агату напала странная апатия. Всё, на что она была способна, это смотреть из окна кареты на мелькающий мимо город. Вместе с ней на мягких сиденьях развалились Нэд и Эдвин. От последнего уже изрядно пахло алкоголем, да и язык начал заплетаться. Всем требовался отдых. Очень уж беспокойными выдались последние несколько дней.

На коленях у неё расположился пакет с аппетитно пахнущей выпечкой. Нэд приказал остановиться, и сбегал за едой в небольшую булочную, притулившуюся недалеко от полицейского управления. Благодаря основной массе покупателей, щеголявших двадцать четыре часа в сутки униформой и табельным оружием, готовили здесь на редкость вкусно. Нэд купил три пакета. Эдвин, на глазах дурея от алкоголя, попытался отблагодарить друга смачным поцелуем. Остаток пути они препирались и пару раз едва не подрались.

Наконец, карета замерла возле дома. Агата спрыгнула на мостовую, махнув на прощание Нэду и видя его ответную улыбку. Эдвин затянул какую-то песню, отсалютовав бутылкой, и лошади мягко тронулись с места. Позади уныло плелся уставший конь Эмерсона.

– Да уж, досталось тебе, – покачала головой Агата.

Квартирка встретила блаженной тишиной и прохладой.

Наскоро перекусив и приняв ванну, Агата вытащила из кармана плаща маленькую стеклянную бутылочку с таблетками. Доктор настоятельно требовал их принять, чтобы не началось воспаление.

– Пустячная царапина, а сколько шума, – вздохнула Агата, потом скривилась от горечи пилюль. – Гадость.

Спать захотелось со страшной силой. Девушка на цыпочках пробежалась до кровати, нырнула под одеяло, потянулась и моментально заснула.

***

Агате не раз снилась эта поляна, прячущаяся в рассветном тумане. Редкие солнечные лучи с трудом дотягивались до земли и вязли в густой белой дымке. Не слышно ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков, легкий ветерок не касался бурной растительности и не играл её распущенными волосами.

Мир замер, время покинуло его.

Агате казалось, что она вдруг проснулась в картине талантливого художника. Мир, созданный красками и кистью, был ярким и захватывающим, но, к сожалению, мертвым.

В этих снах она неизменно оборачивалась и видела свою мать на противоположном краю поляны. Возраст матери соответствовал годам дочери в тот момент, когда она видела этот сон. Её мать взрослела вместе с ней во снах. Десятилетняя Агата плела с десятилетней белокурой девочкой венки, в двенадцать они шили что-то для куклы, а в шестнадцать вместе плакали после ухода Адама. Эти странные сны вгоняли Агату чуть ли не в депрессию. Она никогда не чувствовала близости с сестрой, но во снах ощущала её с умершей матерью. Иногда ей не хотелось просыпаться. Зачем, когда здесь на поляне, увязшей в безвременье, ей так хорошо?

Агата со слезами на глазах смотрела, как застывший туман ласкает ткань длинного белого платья. Она опять здесь. Она знает, кого увидит, стоит только обернуться.

– Мама?

Голос Агаты дрожит и срывается, то ли от боли, то ли от счастья.

Её матери восемнадцать лет и она прекрасна. Тоненькая блондинка с