А иначе ничего не получится.

А иначе никому – ни природе, ни студентам, ни нам с вами – пользы не будет.

Вдохновившись этой мыслью, я теперь часто задаю те же вопросы молодым начинающим писателям.

«Вы любите свое дело?» – спрашиваю.

Конечно же все любят. Странный вопрос.

Тогда я задаю следующий: «Как вы думаете, а ваше дело вас любит в ответ?»

Они смотрят на меня так, будто мне место в психушке.

«Конечно нет», – отвечают они. Большинство добавляют, что литературный труд к ним безразличен. А если кто-то вдруг и чувствует взаимное притяжение со своим призванием, то это, как правило, очень нездоровые отношения. Часто писатели-новички жалуются, что ощущают с той стороны вспышки открытой ненависти. Любимое ремесло сводит их с ума. Оно мучит их и прячется от них. Наказывает их. Разрушает их. Унижает и изводит всеми возможными способами.

Один молодой писатель выразил это так: «По мне, писательский труд похож на такую стервозную красивую девочку в школе, в которую ты безумно влюблен, а она только издевается и вертит тобой, как хочет. В глубине души ты понимаешь, что она противная и лучше бросить это, пока не поздно, но она каждый раз ухитряется снова заманить тебя в свои сети. А когда ты уже начинаешь считать ее своей подружкой, она вдруг приходит на школьную вечеринку с капитаном футбольной команды, а тебя вроде как и не узнает. И тебе ничего не остается, как тихонько хныкать, запершись в туалете. Писательское ремесло – штука злая».

«В таком случае, – спросила я, – чему ты собираешься посвятить жизнь?»

«Хочу быть писателем», – ответил парень.

Начинаете понимать, как тут все непросто?

И ведь такое чувствуют не только новички. Взрослые, солидные авторы говорят о своей работе так же мрачно. (А от кого, по-вашему, молодежь этому учится?) Норман Мейлер заявлял, что каждая написанная им книга его немного убивает. Филип Рот постоянно твердил о средневековых пытках, которые испытывал на всем протяжении своей мучительной карьеры. Оскар Уайльд назвал жизнь художника «долгим и прекрасным самоубийством». (Я боготворю Уайльда, но плохо понимаю, что прекрасного в самоубийстве. Я вообще плохо понимаю, что прекрасного во всех этих муках.)

И так не только у писателей. У художников, представьте, точно такие же ощущения. Вот что говорит живописец Фрэнсис Бэкон[11]: «Художнику куда полезнее чувствовать горе и отчаяние, нежели довольство, потому что горе и отчаяние обостряют чувствительность». И у актеров то же самое, и у музыкантов конечно же тоже. Руфус Уэйнрайт[12] однажды признался, что до жути боится счастливых отношений, потому что без эмоциональной бури, вызванной несчастной любовью, он опасается потерять доступ «к темному озеру боли», столь необходимый для его музыки.

Что касается поэтов, тут лучше даже не начинать.

Сказанного и так достаточно, чтобы убедиться, что творчество современных художников – от самых юных искателей до признанных мастеров – неотделимо от боли, опустошенности и надлома. Кажется, все они надрываются, таща свое бремя в полном эмоциональном и физическом одиночестве, отлученные не только от других людей, но и от самого источника творческих сил.

Еще хуже то, что их отношения с творческими силами часто напоминают эмоциональное насилие. Хочешь что-то создать? Так вскрой себе вены и истеки кровью, говорят им. Нужно время, чтобы поработать над своим произведением? Иди разделайся с теми, кого любишь. Спросите писателя, как идет работа над книгой, и можете услышать в ответ: «На этой неделе я наконец переломил ей хребет».

И это в случае, если у него выдалась удачная неделя.

Кэти Арнольд-Рэтлифф входит в число наиболее интересных, подающих большие надежды молодых писателей. Это очень одаренная молодая женщина, и пишет она просто сказочно. Так вот однажды она призналась мне, что несколько лет не могла писать, потому что преподаватель литературного творчества сказал ей: «Если в процессе работы ты не испытываешь эмоционального дискомфорта, тебе не написать ничего стоящего».

Что ж, я, конечно, могу попытаться понять, какую мысль пытался донести до Кэти ее профессор. Возможно, он имел в виду: «Не бойся, ты еще не скоро достигнешь творческого потолка» или «Ни в коем случае не бойся дискомфорта, который можешь испытать в процессе работы». Такие предупреждения мне кажутся совершенно справедливыми. Но заявить, что никто не способен создать путного, если не впадет в состояние эмоционального коллапса, не просто неправда, это нездорово.

Но Кэти ему поверила.

Искренне уважая и почитая профессора, Кэти приняла эти слова близко к сердцу и смирилась с мыслью, что, раз творческий процесс не приносит ей страданий, значит, она что-то делает не так.

Не прольешь кровь, не прославишься, так ведь?

Трудность заключалась в том, что Кэти задумала роман, и это невероятно ее вдохновляло. Книга, которую она собиралась написать, казалась такой крутой, лихо закрученной и необычной, что работа над ней сулила сплошное удовольствие. Столько удовольствия, что Кэти поневоле почувствовала себя виноватой. Ведь если писать для нее – радость, то произведение не может представлять художественной ценности!

Вот она и отложила написание этого клевого, лихо закрученного романа на несколько лет, считая, что испытываемое ею удовольствие незаконно.

Рада сообщить, что в конце концов она преодолела это внутреннее препятствие и написала книгу. И что же? Писать было не так уж легко, но Кэти все равно получала громадное удовольствие, работая над ней. А роман получился блестящим.

Но как жаль, что были потеряны годы – и все из-за страха, что работа не сделает ее достаточно несчастной!

Вот так-то.

Боже вас упаси получать удовольствие от своего призвания.

К несчастью, история Кэти не единична.

Множеству талантливых людей внушают мысль, что удовольствие не заслуживает доверия, а творчество – это только борьба. Множество художников до сих пор уверены в том, что единственно подлинное эмоциональное переживание – это душевная боль. Эту мрачную идею они могут почерпнуть в разных источниках; она стала общим местом в нашем западном мире с его суровым – от христианской жертвенности до германского романтизма – эмоциональным наследием.

Однако ни во что не верить, кроме страдания, – опасная дорожка. У страдания дурная репутация, оно убивает художников. А если даже не убьет, привычка к боли иногда ведет художников к таким серьезным психическим расстройствам, что они совсем не могут работать. (Мой любимый магнитик на холодильнике: «Я страдал достаточно. Ну, скоро уже мои произведения станут талантливыми?»)