– Сейчас объяснять ничего не нужно. Вы, кажется, писатель? – хмыкнул Франсуа Дриу. – Вот подробно напишете все это в полиции.

– Нельзя ли обойтись как-нибудь без этого?

Лицо инспектора приняло задумчивое выражение.

– Что ж, имеется некоторый выход. Меня интересует человек, который давал вам эти статуэтки. Как его зовут? Где он проживает? Чем он занимается?

– Он больной человек, будьте помилосерднее…

– К черту милосердие! Я вижу, что вы совершенно не понимаете, в какую историю вляпались! Так я вам сейчас объясню, – зловеще прошипел инспектор Дриу. – Вы подозреваетесь в связях с международной бандой, ворующей произведения искусств из музеев, в том числе и из национального музея Франции – Лувра. А может, вы и есть идейный вдохновитель этой банды, а? Что вы мне на это скажете?

– Господин инспектор, я не знаю, чего вы от меня хотите.

Подошел второй полицейский с гладко выбритой головой, – лоснящийся череп сверкал, как бильярдный шар.

– Что у вас?

– Мы нашли еще три статуэтки.

– Прекрасно! – воскликнул инспектор. – Хотя что тут может быть прекрасного? Здесь, вижу, целое хранилище! Всего этого будет вполне достаточно, чтобы поместить вас в казенный дом лет на десять!

– Помилуйте!

– Не помилую! Десять лет каторги и ни дня меньше! Вы говорите, что у вас поклонницы, так что им будет куда носить для вас передачи. Арестуйте его! И в участок!

– Я все расскажу, господин инспектор, – запротестовал Аполлинер, – только избавьте меня от позора.

– Я вас слушаю.

– Этого человека зовут Марсель Габе, он проживает на улице Фобур-Сен-Оноре, в доме баронессы Гюссон. Но уверяю вас, я не имею никакого отношения к его проделкам!

– Хорошо. Сегодня у вас благоприятный день, ваш арест мы отложим до следующего раза. Можете спокойно досматривать свои сны.

– Да какие там сны! – буркнул поэт. – После всего того, что я услышал!

– Возможно, мы с вами встретимся завтра. Вы не должны покидать Париж без особого соизволения. А теперь, господа, произведем опись похищенных поэтом ценностей.

– С чего начнем, господин инспектор?

Дриу поднял потрет Нефертити. Некоторое время он любовался совершенными чертами, перешагнувшими тысячелетия (окажись сейчас такая женщина на улицах Парижа, она непременно сделалась бы предметом поклонения художников и поэтов; так что не стоит удивляться тому, что она оказалась в комнате Аполлинера), а потом распорядился:

– Давайте начнем с египетской царицы. – Осмотрев неприглядное помещение поэта, сдержанно заметил: – Нефертити должна жить во дворце, так что мы обязаны как можно быстрее вернуть ее в Лувр, наверняка ей очень уныло в этом затхлом пространстве. А вы, – обратился он к круглолицему полицейскому, – и вы, – посмотрел он на полицейского с тоненькой щеточкой усов, – задержите господина Габе. – Уж очень мне хотелось бы познакомиться с ним поближе.

Кроме статуэток в комнате поэта было обнаружено несколько гравюр фламандской школы шестнадцатого века и женские украшения из Древней Греции. Таким образом можно было сказать, что хищение артефактов из Лувра было поставлено на поток, и на описание ценностей ушло несколько часов.

Поэт пребывал в весьма расстроенных чувствах. Глядя на изъятые ценности, он без конца вздыхал и говорил о том, что к изъятым сокровищам отношения не имеет. И осторожно предполагал, что их могли оставить у него многочисленные поклонницы в качестве благодарности за его талант.

Полицейские, извлекавшие по углам комнаты музейные ценности, лишь хмыкали, с усмешкой поглядывая на то, как господин поэт обкладывает голову холодными компрессами.

Часикам к шести управились. Описали статуэтки, собрали деловые бумаги и письма, способные пролить свет на контакты Аполлинера, и, покурив на дорожку, вышли из комнаты. Все это время к господину Гийому Аполлинеру приходили приятели: кто с шампанским, а кто в обществе женщин, заявлялись громкоголосые молодые люди. Но увидев полицейских, вытряхивающих из шкафов одежду, растерянно моргали и тотчас ретировались. Один из них по рассеянности, но на радость поэта, оставил в проходе корзину с шестью бутылками шампанского, и Аполлинер, заперевшись в своей тесной комнатке, заливал скверное настроение хмельным зельем. Пил маленькими рюмками, будто бы принимал лекарство, однако к концу дня он был в изрядном подпитии. Подобрел, сделался шумным, порывался напоить полицейских и всякий раз вызывался переписать скучный текст описи в поэтическую драму. Так что полицейские испытали заметное облегчение, покидая квартиру неугомонного авангардиста.

Спустившись в сутолоку вечерней улицы, инспектор подозвал к себе остроносого филера в черном сюртуке и низком слегка примятом котелке и приказал:

– Вот что, Андре, останешься здесь. Последишь за квартирой Аполлинера. Уверен, что он не так прост, как хочет выглядеть. Мне думается, что он приторговывал этими статуэтками. Нужно узнать, куда они ушли. Уверен, что после нашего отъезда он направится именно туда!

– Можете не беспокоиться, господин инспектор, прослежу! – с готовностью отозвался филер.

Взобравшись в полицейскую карету, инспектор распорядился:

– Давай в префектуру. И смотри не зашиби кого-нибудь, – строго предупредил он кучера. – Не хватало еще с твоими делами разбираться.

* * *

Спрятавшись в закрытой пролетке, Андре приготовился к долгому ожиданию, но не прошло и десяти минут, как из подъезда выскочил Гийом Аполлинер и уверенным шагом направился к извозчичьей стоянке. Экипажи (коляски, брички, линейки, одноколки, пролетки), одинаково покрашенные в канареечный цвет, выстроившись вдоль тротуара, терпеливо дожидались пассажиров. Поодаль стояли кареты: лакированные бока сверкали, как зеркала, верх кожаный (на многих экипажах он мог опускаться по желанию пассажира), оглобли, подсвеченные электрическими лампочками (так зазывали клиентов), колеса дутые, с хорошими рессорами охотно откликались на каждое движение извозчика, гордо возвышающегося на козлах.

Никто из кучеров не окликал прохожих, не пытался занять лучшее место, просто терпеливо посматривали на людей, спешащих мимо по своим делам, лишь иногда бросали опасливые взгляды на полицейских, пристально следивших за порядком.

Аполлинер быстро вскочил в пролетку-эгоистку и что-то сказал извозчику. Тот понимающе кивнул, энергично встряхнул поводьями, заставив вздрогнуть застоявшихся лошадей, пролетка дернулась и быстро повезла пассажира.

– За ним! – распорядился филер.

Петляя по длинным парижским улочкам, все выше поднимались по Монмартру. Совсем скоро пролетка остановилась подле большого дома с облупившейся штукатуркой, около которого лежали рваные холсты, поломанные кисточки и мольберты, раскрашенные картонки, разрисованные листки бумаги и много другого, что составляло утварь художника. Место, известное всему городу, называлось Бато-Лавуаре, общежитие бедных художников, приехавших в Париж со всей Европы за признанием и славой. Здание, располагавшееся на крутом склоне Монмартра, было пятиэтажным, лишь с самого входа оно выглядело как одноэтажный барак. На распахнутых окнах, трепыхаясь на длинном ветру, висело постиранное развешанное белье, отчего дом напоминал корабль, мчащийся к центру Парижа на поднятых парусах. Располагавшиеся на самых верхних этажах здания художники не особо утруждали себя уборкой мусора, а потому сбрасывали неудавшиеся творения и размалеванные холсты прямо на головы раздосадованных прохожих.