Но я не сидел постоянно в редакции, и это оказалось очень полезным. Я впервые объездил всю Малую Польшу, насмотрелся и веселого, и грустного, повидал живых людей, услышал массу красочных рассказов. Всё это мне вскоре пригодилось.

Я лучше узнал Янека Кальковского. Случайный участник Варшавского восстания, после многочисленных перипетий он стал редактором «Дзенника». «Случайный» — это слово лучше других подходит к его характеру. Янек ко всему относился слегка насмешливо и отстраненно, часто даже вопреки обстоятельствам. Я работал с ним в редакции «Дзенника» три года, и вместе мы совершили путешествие в Словакию. Когда вышло постановление «О малом туризме», мы получили от главного редактора согласие на поездку в район Кошице и Смоковца — проверить, как постановление выполняется. Паспортное начальство ограничило срок нашей командировки тремя днями, но мы пробыли в Словакии неделю. Янека уговорил на это я. Он согласился, но потом удивил меня. Куда подевалась всё его легкомыслие — остался голый, животный страх. Он боялся людей в штатском, а пуще всего — людей в мундирах. И оказался прав. Ночью, когда мы возвращались пешком из Словакии в Закопане, нас задержали в лесу польские пограничники. Отвели на заставу, разделили и остаток ночи допрашивали поодиночке. На рассвете отпустили, пригрозив, что вслед за нами «пойдут бумаги» и последствия будут самыми неприятными. Но все обошлось, и со временем дело заглохло. Наверное, Янек и раньше попадал в такие истории. Возможно, даже с «неприятными последствиями», и с того времени он как огня боялся милиции и военных. Я же, ни о чем таком и духом не ведая, оставался невинным как младенец.

Дома работать мне было неудобно. Я не выносил совместного проживания и всегда хотел жить отдельно. И тут подвернулась оказия. В Доме литераторов во флигеле освободилась маленькая комната, которую я мог занять. Но для этого надо было вступить в Союз польских писателей. Тут же верный Адам Влодек начал действовать. Он объяснил в Союзе, что я пишу книгу, однако мне негде жить, что было полуправдой. Поручился, что, получив жилье, я за полгода завершу книгу и необходимые формальности будут соблюдены.

Адам верил в меня с первой минуты. Верил, что я стану писателем. Для точности: такие же надежды он возлагал на многих молодых как во времена нашей дружбы, так и после моего отъезда из Польши. Прирожденный педагог, он редко ошибался. Я мог бы перечислить целый ряд поныне известных писателей — его воспитанников.

Переселялся я в июне 1952 года. Погода стояла прекрасная, а все мои пожитки умещались на кровати, которую мы с Хердегеном несли от улицы Пражновского до моего нового места жительства. Сначала шествовали по длинному бульвару, потом, миновав костел, — по улице Любич, под железнодорожным мостом, а после вдоль Плянт до Крупничей. По дороге много раз останавливались, усаживались на кровать и не спеша вели дискуссии. Оба молодые и многообещающие. Еще далеки были от нас заботы зрелого возраста, и впереди простиралось необъятное будущее.

Я поселился на пятом, последнем, этаже, во флигеле дома 22 по Крупничей улице. Вся квартира состояла из одной комнаты, к тому же маленькой — не больше пятнадцати квадратных метров, — и в ней могло поместиться лишь самое необходимое. Кровать стояла слева, шкаф — справа. За кроватью — кресло, один стул, стол и кафельная печь. В нише с левой стороны размещался микроскопический умывальник, и над ним — зеркало.

Окно выходило на запад. Далеко за городом виднелся курган Костюшко[94]. С задней стороны дома проходила Гарбарская улица, большой парк подступал под мое окно. Я видел верхушки тополей, кудрявые летом, голые осенью и зимой, и над ними — небо. Через семь лет, когда я покидал эту комнату, тополя поднимались уже выше крыши.

К моменту моего вселения в соседней комнате жил актер Эдек Рончковский; через несколько лет его сменил Тадеуш Новак[95]. Но у Эдека комната была больше моей. В общей прихожей стояли ящики для угля, на зиму. Вход — тоже общий. Существует легенда, связанная с Домом литераторов. Сразу после освобождения, когда повсюду царил хаос и многие дома стояли пустые, на Крупничую заявилась делегация Союза польских писателей. Дом во время оккупации служил гостиницей для немецких нефтяников. Этим объяснялась как планировка комнат, так и наличие Bierstube[96]— баварского ресторана внизу, — а также запас вин и крепких напитков, оставленный немцами. Писатели, хотя выбор помещения для будущего Дома литераторов был неограниченным, задержались на Крупничей, 22, пока не уничтожили все запасы. И… остались здесь навсегда.

Таким образом я свел с Союзом писателей — а также с соседями — более близкое знакомство. На втором этаже, с фасада, в двух комнатах размещалась канцелярия. В первой комнате сидела секретарша, в другой — председатель правления, тогда — Стефан Отвиновский. В главном здании проживали разные лица, некоторые — на протяжении всех лет моего там пребывания — очень колоритные. Тоже с фасада — Ханна Морткович-Ольчакова с матерью и подрастающей дочкой, Тадеуш Квятковский с женой-актрисой и дочкой. В первом флигеле — Стефан Отвиновский и Эва Отвиновская, Мариан Проминский с женой и сыном. Легендарный и, к сожалению, пишущий бывший партизан Сконечный с женой и поэт Ожуг. Во втором флигеле — Полевка с женой и сыном, Киселевский с женой и сыновьями, Барнась и Ежи Бобер с женами, Мачей Сломчинский и Лидия Замков, а также Адам Влодек и Вислава Шимборская.

Правая половина первого флигеля была предназначена, в основном, для одиночек: Эдек Рончковский, Тадеуш Новак, Славомир Мрожек, Ежи Гордыне кий и Ян Зых[97].

Не имеющий отношения к литературе плебс проживал в безымянном флигеле напротив моего окна. В крохотные — еще меньше моей — комнатки поднимались по железной винтовой лестнице. По субботам в них происходили попойки. Долгие годы там заправляла пани Лёля — карлица, страшная как смертный грех, но очень обаятельная. Она жила с профессиональным вором, намного моложе ее, — он отличался смазливой физиономией и весьма сомнительными манерами. Пани Леля была мастерицей на все руки, удивительно трудолюбивая, жизнерадостная и большая выдумщица. Позже, уже после ее смерти, профессор полонистики Бронислав Май сделал ее главным персонажем своих невероятно смешных монологов под общим названием «Как я сожительствовала с литературой и искусством».

В девяностых годах в краковской прессе появились статьи с требованиями к магистрату купить Дом литераторов и после реставрации взять здание под охрану как «значительный памятник культуры Кракова». Предлагалось создать в обновленных помещениях «Литературный музей краковских писателей» — с натертыми до блеска полами, обязательной дирекцией, одетым в униформу персоналом и определенными часами посещения (ежедневно, за исключением понедельника). Сама мысль о «школьных экскурсиях из Пшемысля», посещающих мою мансарду, показалась мне такой же смешной, как монологи Бронислава Мая. К счастью, выступления на эту тему прекратились.