– Они хоть так погано не врали, – выложил свой аргумент Макаров, – если ты был никем, говном на палочке, то тебя так и называли. Сиди и не рыпайся, пролетарий. А сейчас так людям голову задурили…

– Ты о чем это? – Олешкевич не уловил суть мысли подводника.

– О чем? – Морской Волк яростно вцепился в фаршированный «глобусовский» перец. – Вот ты мне скажи, кто сейчас ломит в образование?

– Ну почему, – пожал плечами Виктор Леонидович, – кое-кто и ломит, как ты выражаешься.

– Ладно, спрошу по-другому, – Макаров отложил вилку, – только давай, не криви душой. Скажи мне, кем сейчас лучше быть – проституткой или, скажем, ткачихой с «Трехгорки»? А? Что престижнее? Будь этот выбор – «или – или» – даже перед твоей дочерью, что бы ей посоветовал?

– Дочери?

– Дочери.

– Не знаю… – честно признался Олешкевич и, пораженный таким открытием, разлил по стаканам остатки спиртного.

– То-то и оно, что и я не знаю, – поделился с другом своими сомнениями Морской Волк. – Понимаешь, Витя, когда вот так сидишь, разбираешь все, не спеша, по косточкам, вроде бы все понятно, только в жизни, как в бою – думать некогда. И там, на берегу, где все быстро забыли о морали, честности и долге, мне делать нечего. Для меня слово «продажный» всегда означало одно – «скотина». Ну, или что-то в этом роде.

– Для меня тоже, – согласно кивнул головой командир БРС.

– А сейчас такого слова нет в словарях, – продолжал Морской Волк, сжимая в руке стакан, – потому что само собой подразумевается, что каждый за сколько сумеет, за столько и продается.

– Тебя послушать, – Олешкевич поднял стакан, призывая присоединиться Макарова, – так у нас не государство, а сплошные бандиты.

– Бандитизм у нас сейчас, считай, официальная профессия. Как учитель, – резонно заметил Морской Волк. – А как еще назвать то, когда известные всем преступления проходят безнаказанно? Такая страна. – Он мрачно махнул рукой.

– А чего ж ты такой стране присягал? – ехидно спросил Олешкевич, и от этого вопроса Морской Волк аж перестал жевать.

– Ты знаешь, – сказал он через минуту, – этот вопрос у нас с тобой бутылкой не рассосется, – он откинулся к переборке и снова задумался. – Можно, конечно, сказать, что я флоту присягал, морю, без которого жить не могу. Наверное, на тот момент оно так и было на самом деле. Только видишь, вопрос этот всплыл почти к сороковнику… Может, доживу до столетовских пятидесяти, еще какую-нибудь скрытую правду найду, а? – Он вопросительно глянул на собеседника. – Не просто же так он взял, и наотмашь… – Он подошел к иллюминатору и закурил.

За бортом яркая луна проложила длинную дорожку из случайно искрящейся морской ряби. Волны мягко терлись о борт, и под этот равномерный шум командиру субмарины вдруг подумалось о своем буряте-связисте, о казахе, украинцах, татарах, обо всех, кто вместе с ним думал и переживал за старшего помощника, русского моряка, чья судьба вроде бы должна быть им совершенно безразлична.

– Тебя послушай, – словно угадав его мысли, произнес за спиной Олешкевич, белорус по национальности, – так весь твой экипаж – сборище отъявленных пиратов-головорезов, которые поклоняются и служат только «золотому тельцу».

– Спой, – тихо попросил Макаров, глядя на море.

Командир БРС мягко попробовал аккорды, немного подкрутил колки гитары и, словно угадав душевное состояние друга, откашлялся и тихо начал:

Как плоская и стертая монета,

На трех китах покоится планета,

Один – азарт, политика – другой,

А третий кит, конечно же, любовь…

Проникновенно запел командир БРС, прочувствовав витающее в воздухе томительное состояние. Под вздохи волн Морскому Волку вспоминались картинки из далекой лейтенантской молодости, училища, однокашники-сорвиголовы, питерские фонтаны и еще много чего, что вмещалось в его понятие «хорошее».

Есть три кита-а-а-а,

Есть три кита-а-а-а,

Есть три кита-а-а-а, —

мягко грассировал за спиной голос Олешкевича.

– И больше ни черта, – грустно отметил Морской Волк, откинул толстое стекло и закурил, выпуская в темноту белесый дым. Мысли скакали, перебегая от дел давно минувших дней к совсем недавним событиям. Вспомнился огромный красавец-кит с развороченной неизвестно чем и кем головой, представились замерзающие в холодной воде старпом и академик, вместе с этой колючей и совсем еще молодой девчушкой-ассистенткой, вице-адмирал Столетов в своем рабочем кабинете, далекая во времени девушка Валентина…

– Плывет корабль по небу утлой лодочкой, – продолжал старательно тянуть мелодию Олешкевич.

На море мы ловцы и рыбаки,

Сглотни наживку, попадись на удочку,

О-о-о Чудо-юдо, Чудо-рыба кит…

Макаров задумчиво глядел сквозь распахнутый иллюминатор на такое привычное и родное море, на неяркие за мелкой изморосью звезды, и думал, вернее, даже не думал, а рассеянно плутал по каким-то грустным дорожкам печального леса…

Наконец, тяжело вздохнув, Морской Волк повернулся к Олешкевичу:

– Ладно, Витя, побалакали, покручинились – и будет. – Он аккуратно загасил в пепельнице окурок. – Пора и на боковую. Завтра тоже еще служить надо.

– Надо, – согласился командир БРС, принимаясь собирать остатки пиршества, – иди, отдыхай. В другой раз договорим.

– Честь имею! – наигранно-весело козырнул Морской Волк, и они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.

Если бы, по старому поверью, вице-адмирал Столетов в эту ночь при каждом упоминании своего имени икал, он вряд ли смог бы уснуть. Впрочем, выспаться этой ночью ему и без того вряд ли бы удалось. И будь Морской Волк попрозорливей, он наверняка бы уловил схожесть своего состояния с настроением начальника отдела ГРУ ВМФ. Этому способствовала целая цепь совершенно не связанных, казалось, друг с другом событий.

Субботнее утро для вице-адмирала Столетова начиналось очень даже неплохо. Зная, что в продвижении задуманной им операции «Кит» никаких чрезвычайных обстоятельств не предвидится, он сводил восьмилетнего внука на утренний сеанс «Неуловимых мстителей», отобедал и только после пятнадцати часов появился в своем кабинете почти пустого в выходной день здания Государственного разведывательного управления.

Как он и предполагал, операция двигалась своим, пока что вялотекущим ходом, что и следовало из доклада дежурного по отделу офицера, и Столетов, зная, что события должны начать разворачиваться ближе к вечеру, достал сборник шахматных этюдов и принялся ломать голову над партиями Алехина.

Может быть, серьезная и давняя любовь к шахматам, а может, довольно большой опыт отличали методы работы вице-адмирала Столетова от почерка всех его коллег по цеху. Он никогда не приветствовал, более того, относился саркастически к разработкам «идеально просчитанных операций». Нет, он их не отрицал. Можно выстроить ловушку-коридор и заставить соперника неукоснительно двигаться по нему. Можно. Но из своего опыта Столетов знал, что как раз такая заданность зачастую и приводит к провалам столь тщательно отшлифованных задумок. И он смеялся, когда коллеги пожимали плечами, не понимая, почему, где и из-за чего произошел срыв, ведь все было просчитано до мелочей и вроде бы шло без сучка и задоринки… Почему? Да потому, дорогие мои товарищи, что любого мало-мальски опытного разведчика настораживает не только слежка, но и отсутствие оной. Понимаете? Ваш соперник рано или поздно должен почувствовать, что у него нет выбора, нет возможности для лавирования. Он насторожится, разложит свой пасьянс и постарается сделать все, чтобы сорваться с крючка. Если глубоко заглотнул, то ваша «идеально выверенная операция» худо-бедно со скрипом дойдет до логического конца, а если нет, то – провал. Поэтому, и вице-адмирал Столетов был в этом абсолютно уверен, нужно оставлять противнику возможность для импровизации, готовиться к ней и самому уметь импровизировать и подыгрывать.