Гордеев хотел указать генералу на то, что он противоречит сам себе, но передумал и решил перейти к делу:

— В первую очередь меня интересует, есть ли лично у вас какое-нибудь объяснение тому, что местом трагедии оказались Химки?

— Никакого объяснения у меня этому нет. В Химках ни я, ни моя жена, а следовательно, и Вениамин никогда не бывали. Так уж вышло — лично я полстраны изъездил, но Подмосковье в принципе на моем пути не встречалось. Почему именно Химки — не знаю. Вероятно, это выбор девицы.

Слово «девица» генерал произнес с явной брезгливостью и замолчал.

— Меня также интересует, — по-прежнему пользуясь официальным языком, произнес Гордеев, — есть ли у вас родственники или друзья в каких-либо городах России. Я имею в виду друзей, если так можно выразиться, семьи, а не только ваших. Таких, к которым Вениамин мог обратиться за укрытием.

На этот раз генерал ответил не сразу, очевидно, тщательно обдумывал сказанное адвокатом. Наконец он заговорил:

— В деревне под Рязанью у меня живет тетка, ей сейчас за восемьдесят. По-моему, Вениамин ее любил больше, чем свою бабушку, мать жены… К Прасковье Федоровне они с женой ездили каждое лето, пока Вениамин не подрос. Он ее звал «бабулей». Но в последние лет пять поездки прекратились, хотя письма туда жена пишет и даже получает ответы… Конечно, пишет их не сама тетя Паша, а соседская девочка под ее диктовку.

— Вы полагаете, Вениамин мог направиться туда в случае, если бы в Химках произошло нечто, его насторожившее?

— Как видите, «нечто насторожившее» там действительно произошло! — На лице генерала впервые за весь разговор промелькнула гримаса боли.

— Вы ошибаетесь, — покачал головой Юрий Петрович. — Нападение было внезапным, никаких оснований заподозрить неладное у них не было, иначе успели бы скрыться… Так что там насчет Прасковьи Федоровны?

— Думаю, если бы такая необходимость, с точки зрения Вениамина, возникла, он поехал бы именно туда. Ничего другого мне в голову не приходит. Ни других родственников, ни друзей семьи у нас нет. К матери Ольги Петровны Вениамин всегда был холоден, она действительно человек не слишком легкий.

— А ваши родители?

— Я вырос в детдоме, — сухо пояснил генерал.

— Уточните, пожалуйста, адрес вашей родственницы.

— Пожалуйста: Рязанская область, Шацкий район, деревня Палиха… Кротова Прасковья Федоровна. Можете записать.

— Я запомню… Вы сказали, что выросли в детдоме. Между тем у вас с ней одна фамилия…

— Если вас интересует, почему после гибели моих родителей тетка не забрала меня к себе, — перебил его генерал, — так это был мой собственный выбор. Я предпочел детский дом ее деревне. Когда не стало отца с матерью, мне уже исполнилось одиннадцать лет, по закону я имел право сам решать свою судьбу… Вас интересует еще что-нибудь, касающееся Вениамина?

— Если Рязанская область действительно единственное место, куда он мог броситься в случае опасности, то — нет.

— Единственное, — твердо повторил Кротов. — Если позволите, я бы тоже хотел задать один вопрос, прежде чем мы расстанемся.

— Слушаю вас. — Юрий Петрович посмотрел на своего собеседника с некоторым недоверием: неужели этого сухаря и впрямь что-то интересует?

— У вас есть какие-либо предположения, почему вообще это произошло и почему именно в этих паршивых Химках?

— Могу поделиться собственными домыслами, если они вас интересуют.

Сергей Степанович хмуро посмотрел на Гордеева, помолчал, после чего кивнул:

— Интересуют.

— Что ж… Возможно, такое совпадение вас удивит, но у Дианы с Химками связаны в точности такие же воспоминания детства, как у вашего сына — с Палихой… Как вы понимаете, возможно, детские воспоминания от взрослых отличаются тем, что в них всегда — конечно, если детство было нормальным, хорошим, — присутствует чувство безопасности, защищенности… Поэтому-то они так дороги большинству из нас… Это, кстати, мнение психологов, а не мое. Отсюда и их выбор — в момент, когда над ними нависла опасность.

Некоторое время генерал пристально разглядывал своего гостя, успевшего подняться на ноги и явно готовящегося покинуть его дом. Очевидно, обдумывал услышанное. Его молчание уже начало основательно раздражать Юрия Петровича, когда Кротов опустил глаза и тоже поднялся из-за стола. То, что он сказала вслед за этим, Гордеев никак не ожидал услышать от хозяина этой негостеприимной квартиры.

— Вы мне понравились, господин адвокат, — сказал генерал. — А я вам, конечно, нет. Совершенно справедливо, между прочим: Оля, моя жена, была права, когда упрекала меня в недостаточной любви к сыну… Сама она старалась за двоих, и вот результат… Венька вырос между двух полюсов, он просто вынужден был научиться лгать, хитрить, выкручиваться и даже совершать подлости, чтобы между нами как-то существовать… Понимаете?

— Я… Я как-то не верю, что вы не любили собственного единственного сына, — пробормотал моментально растерявшийся Гордеев.

— Правильно не верите. Но со стороны… да и изнутри тоже, мое отношение к Веньке выглядело именно так… Я знал, что мать его непозволительно балует, только помешать этому не мог по… техническим причинам: служба!.. В Москве я, дай-то бог, чтоб пару месяцев в году набралось. Вот и полагал, что Олиной слепой любви к сыну можно противопоставить единственное — мою строгость… Я ошибался.

Генерал уже вышел из-за стола и теперь стоял почти рядом с Юрием Петровичем, с лицом, искаженным не болью даже, а злостью, но злостью не на случившееся, а на самого себя. И Гордеев впервые за время их общения почувствовал к нему то, что и положено чувствовать к человеку, потерявшему единственного ребенка, — острую жалость.

— Сергей Степанович, — сказал адвокат как можно тверже, — вы не должны винить себя. Я не фаталист, но много чего успел повидать за время своей практики и точно знаю, что есть обстоятельства, от людей, попадающих в них, не зависящие. Их еще называют роковыми.

— Знаете, — произнес генерал, — Оля даже отказалась в свое время рожать второго ребенка, аборт сделала. Ей казалось, что, если появится еще один сын или дочь, я Вениамина совсем перестану любить и второй ребенок сделается его соперником… А вдруг он, с моей точки зрения, окажется «удачнее» Веньки?..

Генеральскую квартиру на Арбате Юрий Петрович покинул с заметным облегчением. Но осадок на душе остался. Разные люди по-разному переносят свалившееся на них горе. Но нет ничего тяжелее, чем винить в непоправимой беде, случившейся с твоим ребенком, самого себя…

Дорогу из Химок в Москву Юрий Петрович Гордеев мог, вероятно, уже проделать с закрытыми глазами — настолько часто приходилось ему по ней ездить с тех пор, как любимый шеф назначил Гордеева главой своего первого подмосковного филиала. В химкинском офисе адвокат проводил не менее пяти дней в неделю, а порой и больше — если, допустим, у него шел здесь очередной процесс. Но на этот раз Юрий Петрович даже не стал заезжать домой — на свою съемную квартиру, решив сразу же по завершении дела, которое привело его в Химки, вернуться в столицу.