– Вы извините Машеньку. – Тетушкина ручка легла на рукав. – Она воспитанная девочка, но за сестру волнуется… мы вам так благодарны, если бы не вы, страшно подумать, что бы могло произойти с Любашей…

Из-за тонкой бело-черной газетной стены донеслось презрительное фырканье.

– Не обращайте внимания, – доверительно пропела тетушка, сжимая обретенную серьгу в кулачке. – Лучше пойдемте в дом, я вас чаем напою… пирожные есть, покупные, правда, но кроме Любаши никто выпечкой не увлекается… а скажите, вы ничего такого не заметили?

– Где?

Тетушка всполошенно всплеснула руками.

– Ну там же, где вы Любашу нашли!

– А что я должен был там заметить? – Левушка окончательно запутался.

– Убийцу, – понизив голос, сказала тетушка. – Или улику. Всегда ведь остаются улики, правда?

Левушка пожал плечами, насчет улик он не знал, это у Петра спрашивать надо, а не у него. Он – простой участковый… и с наблюдательностью всегда было плохо.

Дневной свет проникал сквозь тонкие шторы, расцвечивая комнату мягкими солнечными красками, теперь здесь было даже уютно. Вот только людей многовато, кроме тетушки Берты чай решили пить тетушка Сабина и Евгения Романовна, которая в отличие от подруг встретила Левушку настороженно-мрачным взглядом.

– Сабиночка, представляешь, этот молодой человек нашел мою сережку, – тетя Берта продемонстрировала жемчужину на цепочке. – Помнишь, я потеряла?

– Помню, – Сабина разливала заварку в изящные чашки из полупрозрачного стекла, мутновато-белого, скрадывающего насыщенную черноту крепко заваренного чая.

– Я так благодарна…

– Не сомневаюсь, – Евгения Романовна рассматривала Левушку с брезгливым любопытством, ему моментально стало стыдно и за нечищеные ботинки, и за слегка мятую рубашку, и за веснушки, которые, вне всяких сомнений, придавали ему вид совершенно несерьезный. – Какой воспитанный молодой человек… и достойный. Любашу спас. Сережку спас…

– Ну зачем вы так говорите! – возмутилась тетушка Берта. – Ваша недоверчивость к людям поражает.

– А меня поражает ваша наивность… верите каждому проходимцу. Кстати, не понимаю, чего переживать из-за куска пластмассы?

– Дорогая Евгения, это не пластмасса – жемчуг… подарок Георгия.

– И что из того? Уверяю вас, жемчуга здесь не больше, чем в этом куске сахару. – Евгения Романовна аккуратно взяла вышеупомянутый кусок щипчиками. – У настоящего жемчуга блеск совершенно иной… если хотите, порекомендую ювелира, он даст профессиональное заключение, хотя не сомневаюсь, у вас – пластмасса. Я еще тогда, за ужином, заметила…

Белый кусок замер в миллиметре от горячего чайного озера, на лице Евгении Романовны появилось выражение задумчивости, даже печали.

– Странно, что только тогда… а раньше? Я ведь видела эти серьги раньше, но как-то не обращала внимания…

– Наверное, слишком заняты собой были, – ввернула молчавшая до сего момента Сабина. – А вы, Лев Сергеевич, не обращайте внимания, обычные семейные дрязги… мы вам так благодарны… и Любаша тоже… она просила поблагодарить вас…

– Она очнулась? Когда? – Чашка в руках вздрогнула, проливая содержимое на белоснежную скатерть. Стыдно и… плевать, главное, что Любаша очнулась. И тут же обида кольнула – Петр не мог не знать, а не сказал. Почему? Не доверяет? Или просто не счел нужным?

Тетушка Сабина промокнула чайное пятно бумажной салфеткой и спокойно ответила:

– Вчера. Ох, вы не представляете, сколько нам пришлось пережить. Врачи говорили о черепно-мозговой травме, сотрясении мозга, коме… ужасно. К счастью, все обошлось. Конечно, плохо, что она отказывается говорить о нападении, но мы думаем, что это из-за психологического шока…

– Из-за дурости это, врожденной, – Евгения Романовна встала. – А вам, молодой человек, делом заниматься надо, а не чаи распивать в рабочее время. Конечно, понимаю, Люба – завидная невеста, но на многое не рассчитывайте.

Левушка почувствовал, как краснеет, густо, нелепо, жаром стыда и обиды, подымающимся изнутри к коже… и поделать ничего нельзя. Сочувственные взгляды обеих тетушек лишь ухудшали ситуацию.

– У нее напрочь отсутствует чувство такта, – заметила Сабина.

– Зато его с успехом заменяет самодовольство и самоуверенность, – поддержала ее Берта. – А Любашу вы все-таки проведайте, если, конечно, вам несложно… лежать в больнице чрезвычайно тоскливое занятие.

И подумав, невпопад добавила:

– А жемчуг у меня натуральный… настоящий жемчуг, никакая не пластмасса.

Лодка чуть покачивалась, скрежетали в уключинах весла, негромко, точно опасаясь нарушить покой этого места, даже капли воды, срываясь с лопастей, падали в мутно-зеленую, будто шелковую, гладь пруда бесшумно.

До чего же красиво… старые ивы склонились к воде, любуясь собственным отражением, зеленая стена воротами подымалась по обе стороны причала, выбеленные доски которого ощутимо нагрелись на солнце. Настасья тогда еще подумала, что хорошо было бы просто сидеть, глядя на воду, и в лодку ступала не то чтобы неохотно, но с некоторым разочарованием. Зато теперь оно исчезло напрочь. Круглые листья кувшинок покачивались на волнах, длинные плети рдеста тянулись по воде, а у самого берега торчали белые цветы стрелолиста, над которыми то и дело проносились суетливые стрекозы.

– Смотри, Анастаси, какая бабочка, – Лизонька счастливо улыбалась, будто и не было вчерашней обиды и портрета, испорченного Настасьей.

На самом носу лодки цветным пятном сидел махаон, крупный, красивый и, как показалось Настасье, в полной мере осознающий собственную привлекательность. Он важно чистил усы, лениво шевеля крыльями, и не собирался улетать.

– Вот бы в коллекцию такого.

– Вы собираете коллекцию бабочек? – поинтересовался Дмитрий. Сегодня он был отчужден и молчалив. Признаться, Настасья весьма удивилась и обрадовалась, увидев его, но вот поведение… поздоровался холодно, будто с чужой, а Лизоньке сказал, что выглядит она незабываемо… правда, потом Настасья поняла причину – Дмитрий заботился о ней, ведь если он будет чересчур внимателен, то все вокруг подумают, будто… щеки полыхнули знакомым жаром.

– Они красивы.

– Жестоко убивать красоту.

– Я сохраняю ее, – Лизонькин ответ был несколько поспешен. – Придет зима, и бабочка умрет, тогда как в моей коллекции…

– Она будет столь же мертва. Но не смею судить. – Дмитрий поднял весла, закрепив их в уключинах. – Все мы что-то собираем, добро ли, зло, или красоту… у каждого свои интересы и свои способы.

Слушать этот разговор было неожиданно неприятно, как и смотреть на счастливую Лизонькину улыбку, и Настасья отвернулась, сделав вид, будто любуется пейзажем. Стянув перчатку, она коснулась рукой водяного покрывала. Холодное, ласковое… спокойное. Зачерпнуть горсть, поднять вверх, позволяя мутноватой зелени просачиваться сквозь пальцы. Мимолетное удовольствие… господи, о чем она думает?