– Очень я испугался.

– Еще как испугаешься.

Я грубо отталкиваю его и пропихиваюсь вперед. Теперь я вижу Поппи у другого конца трубы, ее маленькая ручка свешивается между ячейками сетки. Вижу мокрое от слез лицо, полные ужаса глаза.

– Милая, я уже здесь!

Она оглядывается, но не видит меня и кричит еще громче:

– Папа!

Я пробираюсь через трубу. Дыхание затруднено, глаза слезятся. И тут, на повороте трубы, я вижу еще одного взрослого, молодого человека с напомаженными волосами, в тенниске и с пластмассовым значком обслуживающего персонала. Он фиксирует мое присутствие без особой радости.

– Взрослым не разрешается находиться на площадке аттракционов, никому – кроме сотрудников «Большого приключения», – говорит он сурово.

– К черту! – рычу я. – Идите вы подальше со своим «Большим кошмаром». У меня дочь застряла там, наверху, помогите мне добраться туда, если не хотите, чтобы я засунул вам один из этих пластмассовых шариков в задницу!

Угроза пробивается сквозь вязкую субстанцию того, что можно назвать мозгами в этой системе координат, и он проводит меня через три последние трубы к Поппи, которая обхватывает мою шею руками и прижимается так крепко, что, наверное, останутся синяки.

– Ты в порядке, малыш?

Она ничего не отвечает, только прижимается еще крепче. Потихоньку Маленький Братец выводит нас с площадки. На улице по-прежнему льет дождь, но мне уже все равно.

– Пойдем, милая. Давай заедем в «Макдоналдс».

Лицо Поппи просияло. Перспектива сладостей, вредной пищи и дерьмовой пластмассовой игрушки пробудила ее к жизни. Я сгребаю свои вещи и ее туфли с носками. Даже дождь и свидание с Его Величеством Чизбургером покажутся привлекательными после двадцати минут в плену сетки. Как раз когда я направляюсь к двери, слышу сзади голос:

– Пап, это он.

– Хорошо. А!

– Простите?

Я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с доморощенным Шопенгауэром, бритым наголо мужчиной, столь мило беседовавшим со своей женой за соседним столиком.

– Вы велели моему Дэрилу отвалить?

– Он мне первый это сказал.

Мужик настроен агрессивно. Когда стоит, он кажется просто громадным. Я жду, что вот-вот он двинет мне в ухо или в челюсть, унижая меня и травмируя Поппи, но он делает нечто худшее: смерив меня взглядом, произносит негромко и размеренно:

– Тебе подрасти еще надо, парень.

Потом поворачивается, берет сына за руку и возвращается к своему столику, за которым его жена, или подруга, сверлит меня взглядом. Мы с Поппи выходим под дождь, и я насквозь промокаю.

Осталось еще семь часов. Толстяк прав. Мне надо подрасти.

Но я не могу. Я не могу быть мужчиной в мире детей. Я не могу быть единственным мужчиной.

Местный «Макдоналдс» не назовешь флагманом индустрии. В нем есть какая-то безжизненная, гнетущая, безысходная атмосфера. Посетители производят впечатление людей, питающихся здесь постоянно. Однако на этой неделе дарят какие-то пластиковые игрушки с диснеевскими героями, и Поппи довольна.

Я заказываю Поппи хэппи-милл с куриными нагетсами и клубничный коктейль, картошку мак-фрайз и стакан мак-воды. Мне нужно опорожнить свои мак-внутренности, но я не могу бросить Поппи одну, поэтому придется терпеть. Себе я заказываю более безобидные вещи – маленькую картошку и воду. По крайней мере, это дешево. Лезу в карман за портмоне.

Его там нет. Конечно его там нет. Я оставил его на столе, когда побежал к перепуганной дочери. Разве я не заслужил наказания? Конечно заслужил. Там было, между прочим, девяносто фунтов, плюс все мои кредитки, любимая фотография с Поппи, негатив которой давным-давно потерян, видеокарта, записи по моему новому заказу и телефонная книжка, которую я так и не отксерил. Теперь всего этого нет.

– Папа, я хочу есть. Можно взять еще чипсы? Какая это игрушка? Я хочу обезьянку. Можно обезьянку?

– Подожди, малыш. Простите. Да. Послушайте, мне очень неловко. Кажется, я потерял бумажник. Можно я принесу деньги потом? Мне просто нужно… нужно зайти домой. У меня деньги лежат в ящике кухонного стола.

Человек за кассой тупо смотрит на меня.

– Послушайте, мне только… моя дочь очень голодна… не могли бы вы… ведь у вас четыре звезды? На вашем значке «Университета гамбургера».[18]Значит, вы можете принять решение. Вы здесь основной, вы – главный распорядитель пирожков с мясом. Вы управляющий, вы практически генеральный директор. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста.

Никакой реакции. Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и засунуть его голову во фритюр – мак-голова, тупая мак-голова, прошу недорого, – но я чувствую, что потерпел полное поражение.

– Папа. Почему мы уходим, пап? Я хочу есть! Я ХОЧУ ЕСТЬ! ПУСТИ МЕНЯ!

– Прости, малыш. У папы нет денег. Нам придется вернуться и съесть что-нибудь дома.

– НЕ ХОЧУ ИДТИ В ТВОЮ УЖАСНУЮ КВАРТИРУ. ХОЧУ ХЭППИ-МИЛЛ. Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ! ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО!

Она бросается на пол и не двигается с места.

– Ну послушай, милая. Пойми меня. Папа не виноват. Мы можем съесть хэппи-милл дома. Я расскажу тебе смешные истории.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ. Я БОЛЬШЕ К ТЕБЕ НЕ ПРИДУ. Я ХОЧУ К МАМЕ. Я ХОЧУ К МАМЕ. Я ХОЧУ К МАМЕ.

– Ты же знаешь, что папа очень тебя любит, просто папа потерял записную книжку с деньгами, но это ничего, когда мы придем домой, папа найдет немного денег, и мы сходим в другой «Макдоналдс», и я куплю тебе сладости, и…

– НЕ ХОЧУ! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

– И я тебя тоже ненавижу.

Ну вот. Так я и сказал. Потому что мне опостылели ненавидевшие меня люди – моя жена, моя дочь, мальчик на аттракционах, отец мальчика на аттракционах, – мне опостылело терять записные книжки, мне опостылели мои попытки все уладить, мне опостылело мое благоразумие.

Я смотрю на свою шестилетнюю дочь и вижу, как злоба и ярость уступают место печали и изумлению перед тем, что сказал сейчас ее отец.

Она сделала свой первый шажок на пути усвоения главного урока: Бога нет. А если и есть, то это не ее папа.

Я поднимаю с пола снова ставшее податливым тело Поппи, и она начинает плакать, а я прошу прощения, Боже, как я умоляю ее о прощении, но что сказано, то сказано, и как мне объяснить, что можно ненавидеть и любить человека одновременно? Разве она сможет это понять?

Начать с того, что она никогда не была замужем.