Так что же это за проблема – Проблема X? Была ведь. Никак не могу вспомнить. Кажется, что-то важное. Надо вспомнить. Может, если я вернусь назад, снова откопаю ее. Вернусь к Хелен, в 70-е, в поисках утерянного Любовного секрета.

Мы с Хелен стали жить вместе, когда любовь наша пошла на убыль. Точнее, когда моя любовь к Хелен пошла на убыль, а у нее, стоило ей это осознать, любовь вытеснили отчаянный страх быть брошенной и мольба о подаянии – эти бедные родственники любви. Да и мою любовь убила ее жалкая родственница по боковой линии: жалость. Это страшная потребность замучить, но не до смерти, беспомощную жертву.

Мы с Хелен пребывали в преддверии того ада, которым становится распадающаяся, за все цепляющаяся связь. Мы еще занимались сексом, в памяти жили воспоминания о любви. Мы шли на поводу всегдашней человеческой склонности к самообману. Мы уговаривали себя, словно любая чувственная связь рано или поздно приводит в это чахлое, зыбкое место. Двигаться дальше бессмысленно. Такое обоснование сложившейся ситуации затянуло нас в трясину. Да еще моя неспособность произнести наконец тяжкие, неподъемные слова, которые могли бы все изменить как по мановению волшебной палочки.

Я тебя больше не люблю.

Годами я отводил глаза, не в силах сказать правду. Жить с человеком, с которым больше не хочешь жить, – все равно что спать каждую ночь с соседом. Это обман, предательство. Ты оказываешься в половинчатом мире, где правда становится зыбкой, расплывчатой, потому что столкновение с правдой означает столкновение с собственной несостоятельностью и одиночеством.

Но она расплывается не все время. Иногда ты четко различаешь границы окружающего, зрение снова становится острым и сфокусированным, и тебе ясно, как божий день, что надо сделать, чтобы вернуть себя к жизни. Ярко высвечиваются и иллюзии, и фальшь, и спасительная ложь. Ты видишь все без преломления. Это длится недолго, но в эти мгновения как будто открывается дверь, а за ней… что именно, ты не знаешь, однако понимаешь – твой путь к свободе. И вот тут надо мчаться опрометью, иначе дверь захлопнется и ты с тупой неизбежностью вернешься в свой призрачный мир.

За годы жизни с Хелен я неоднократно видел, как дверь к спасению открывалась, и каждый раз отворачивался и позволял ей закрыться, не в состоянии порвать с проросшей во мне гнетущей защищенностью. Но в конце концов однажды я выбежал. Очень хорошо помню тот момент.

Мы в квартире. Только что встали. Я теперь практикант-копирайтер, хотя начинал с должности корректора в маленьком рекламном агентстве в Холборне. Хелен по-прежнему учится на социального работника; в те времена эта профессия казалась осмысленной и стоящей. Нам обоим надо успеть на электричку. Восемь утра. Хелен вышла из душа, села за стол и пьет чай. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Воображаемая дверь распахнулась. Я прокрутил слова в голове, задержав их на уровне горла.

– Дэнни, хочешь чаю?

– Нет, спасибо.

Она поняла: что-то не так. Хелен нервничала и часто моргала. На ней была старая рубашка, светлые волосы не расчесаны. Со времени колледжа смущения на ее лице прибавилось, а на высоком лбу образовалось больше морщин, чем можно было бы ожидать. Она потянулась к «Мальборо»: в последнее время Хелен много курила, и запах сигарет почти вытеснил аромат сырого сена, который я так любил. Теперь от нее неприятно пахло. Одно к одному.

– Что-то не так?

– Нет. Все в порядке.

А потом я заплакал, почувствовав вдруг, что затаившиеся слова уже не так невыносимо тяжелы, что я произнесу их, что я уже начал отсчет времени, приближающий меня к моменту после их произнесения, к мигу, когда все, что у нас есть – а именно наше прошлое, – будет утеряно. Я вспоминал, как бежал в кино тем теплым вечером, вспоминал об огне в груди в первую мою ночь с этой женщиной… но за последние годы совместная жизнь скукожила и съежила нас обоих. Я горевал о том, что давно прошло. В первый раз я познал потерю.

И почувствовал себя от этого таким старым.

– Дэнни? Что, в конце концов, происходит?

Я посмотрел на Хелен и впервые за Бог знает сколько времени увидел ее глаза, эти детекторы лжи, эти зеркала души. И понял, что она все знает. Не хочет знать, но знает. Впервые за последние годы смущенное выражение исчезло с ее лица.

– Ты хочешь, чтобы я переехала?

Я кивнул – не мог говорить сквозь слезы.

Она казалась спокойной и невозмутимой. Не плакала. Даже улыбалась. В тот момент я опять любил ее за вновь вспыхнувшие искры отваги.

– Хорошо. Сегодня вечером перееду.

Я снова молча кивнул. В тот вечер Хелен съехала.

Немногие состояния столь же странны и противоречивы, как то, в котором находится человек в процессе умирания отношений. На него снисходит ощущение невероятного облегчения, безграничных возможностей и свободы. На глазах больше нет шор, можно смотреть вокруг вернувшимся правдивым взглядом, бремя обмана, со всеми его преградами и тупиками, уже не давит на плечи. Наступает эйфория, необъяснимая легкость.

И Кэрол, и Мартин были поражены, увидев меня несколько дней спустя. Пружинистая походка, глаза блестят. Мартин не скрывал радости; Кэрол переживала за нас и пыталась утешить Хелен. Но оба предупреждали, что мне еще далеко до полного выздоровления, что «пузырь радости» скоро лопнет.

Как они и обещали, эйфория сменилась опасной паутиной новых миражей: грусти, страха, раскаяния, паники. Отчаянно хотелось верить, что это не необратимо, что нам просто нужно «отдохнуть» друг от друга. Что можно расстаться, не расставаясь. Сирена напевала колыбельную нашего прошлого.

Эти мысли не отступали, и, пока они были со мной, ни о каком окончательном разрыве отношений Речи не шло. Я уже не любил Хелен, но скучал по ней, ведь после долгой близости мы были сплетены друг с другом. Молодые, глупые, слабые. Мы пару раз сходились, делая вид, что нам еще рано жить вместе, что нам обоим еще рано «связывать» себя. Ложь, сплошная ложь. Не было ничего, кроме нежелания разрушать, рвать с прошлым. И в результате – ссоры, больше смахивавшие на фарс, чем на трагедию. Мы так и не могли разойтись… пока Хелен не встретила другого.

Все пошло совсем не так, как я думал. Мне казалось очевидным, что, поскольку это я ушел, я же и должен буду первым кого-то встретить – очень скоро. Ведь это ее бросили, от нее отказались. Она будет рада прибежать обратно, стоит мне только поманить. Когда Хелен вдруг позвонила и весело сообщила, что она теперь с Конрадом Карбоном, американцем, которого я смутно помнил по колледжу, меня чуть не вырвало.

Я бросил ее, а теперь она… отвергала меня. Это было слишком. По плану она должна была какое-то время, возможно не очень короткое, сохнуть по мне, надеясь, что я вернусь, а я бы благородно устоял перед этим соблазном, понимая, что так лучше для нас обоих, что только так мы сможем проявить зрелость, ибо теперь мы чужие, у меня своя жизнь, у нее – своя. Но все правила были бессовестно нарушены. Конечно, я бросил ее и не хотел, чтобы она возвращалась. Но, если бы я захотел, она должна была ждать меня – с чашкой чая и незалеченными ранами мученицы любви. А теперь она стала для меня недосягаемой.