– Я в порядке, спасибо, Мартин. А ты как?

– Небольшая подагра, но жаловаться не на что, – он поднимает брови. – Ничто не сравнится с тем, что у тебя.

– Мартин! – стонет Изабель. – Ради всего святого.

– Что? Я не хотел никого обидеть. – Он сцепляет руки перед собой. – Думаю, лучше мне вам не мешать. Я разберусь с напитками и оставлю вас поболтать. Ты пьешь, Дженнифер?

– Да, – отвечает за меня Изабель с заметным нетерпением. – Я же тебе сказала – «Шардоне». Органическое, рекомендованное Бертом. В холодильнике уже открыта бутылка. Мы начали вчера.

– И мы его не закончили? Что с нами не так?

– Мы были на «двойке».

– Тьфу! Ужасные «двойки», – бормочет он. – Что ж, сегодня у нас «пятерка», дорогая! – Мартин поднимает ладонь, и жена хлопает по ней своей.

– Слава Богу! – усмехается она, и ее раздражение исчезает от перспективы приличной еды. Мартин убегает на кухню, а Изабель проводит меня через большой квадратный мраморный холл в гостиную для нашей беседы.

Это все ощущается немного зловеще, как будто у всех есть какие-то планы на будущее, кроме меня. Мы усаживаемся друг против друга на огромных серых бархатных диванах по обе стороны массивного камина из черного мрамора.

За спиной Изабель у стены, в тени внушительного семейного портрета, на элегантном столике стоит высокая стеклянная ваза с душистыми лилиями.

Они разожгли камин, и комната напоминает теперь прекрасную загородную гостиницу. Все очень уютно – по-своему – и гостеприимно. Я ценю их старания. Или, может, тут всегда так? Роскошно, ароматно и прибрано. Все на своих местах.

Я смотрю на сестру, завороженная ее лицом.

Ее лоб гладкий и блестящий, а вот щеки выглядят бугристыми. Правое веко слегка опущено.

– Если тебе интересно, – произносит Изабель, – у меня была небольшая пластическая операция.

– О, правда? Ты не говорила.

Она вытягивает свою изящную длинную шею.

– Не смеши меня. Я не всем рассказываю. На самом деле я никому не рассказываю. В смысле, обычно это выглядело естественно. – Она вздыхает, касаясь скул кончиками пальцев. – Я поправляла скулы на прошлой неделе. Но все пошло неправильно. Доктор Миллер говорит, что это пройдет через несколько дней. Видела бы ты меня раньше! Слава Богу, ты отменила встречу. Я была похож на урода. Я не осмеливалась даже выйти – стала пленницей в собственном доме. Это было ужасно!

– Даже представить себе не могу.

Мартин приносит нам вино. Он переглядывается с Изабель, будто пытаясь подбодрить ее, что только добавляет мне беспокойства.

– Ладно, я оставлю вас, – говорит он. Но при этом некоторое время стоит в нерешительности, словно ждет, что его все-таки пригласят остаться, пока Изабель жестом не просит его удалиться. Будто отпускает горничную.

Мы поднимаем наши бокалы, и в этот же момент дверь за Мартином со щелчком закрывается.

– Спасибо, что пригласила меня, – произношу я. – Ваш дом выглядит чудесно.

– Да, – соглашается Изабель, – не переполнен детьми, как в прошлый раз, когда ты была здесь. – Она отпивает вина и ставит бокал на фарфоровую подставку с бордово-золотым рисунком, стоящую на огромной оттоманке зебровой расцветки, которая играет роль громоздкого журнального стола. В центре выложены толстые книги по искусству. Они выглядят так, словно их никто не брал в руки, да я и не думаю, что их можно касаться.

Там целая стопка фарфоровых подставок, все разных оттенков, и Изабель пододвигает одну из них, бирюзово-золотую, ко мне со словами:

– Если не возражаешь.

– Без проблем. – Думаю, если бы у меня были красивые вещи, я бы сделала то же самое.

Изабель обхватывает себя руками за живот.

– А сейчас, – произносит она, – я бы хотела обсудить твое письмо.

Я не собиралась пить вино, но и не ожидала, что прелюдия к разговору окажется такой короткой. Я делаю большой глоток из бокала и тут же жалею об этом.

– Конечно, – отвечаю я.

Она смотрит мимо меня, через мое плечо, словно увидела кого-то другого в комнате.

– Во-первых, я опустошена твоими новостями. Ты даже не представляешь, насколько. Я все еще не могу в это поверить. И вот ты сейчас здесь, выглядишь нормально, что делает это еще сложнее. А что касается остальной части твоего письма…

Я затаиваю дыхание.

– Мне так грустно, Дженнифер, – говорит Изабель, – что мы потратили столько времени, не разговаривая друг с другом. Я знаю, что мы общались, но мы не разговаривали, верно? По-настоящему.

– Да, – соглашаюсь я, отдышавшись. – Как будто это наша семейная черта. Давай поговорим открыто.

– Думаю, ты неправильно меня понимала, а я, очевидно, неверно понимала тебя. – Изабель смотрит на меня в упор, и по моей коже бегут мурашки. – Ты права. Мама с папой сделали меня красивой, а тебя умной. Уж так получилось. Я бы никогда не поступила так со своими детьми. Это такой раскол. Но теперь я понимаю, что они хотели как лучше. Родители всегда этого хотят. Но самое забавное, как ты не любила быть умной, так же и я ненавидела быть красивой. Это заставляло меня чувствовать себя пустой и никчемной. Я хотела быть умной. Но это оставалась твоя епархия.

Я чувствую, как у меня в буквальном смысле слова отвисла челюсть. Я никогда об этом даже не задумывалась.

– Я всегда завидовала твоему уму, – продолжает Изабель. – И тому, как родители вознесли тебя на пьедестал за успехи в учебе. Как они поощряли твои занятия, в то время как на мои старания даже не обращали внимания. Для меня не важны результаты экзаменов – вот что они имели в виду. Успех мне принесет моя внешность. Ты хоть представляешь, как это было обидно?

Я пожимаю плечами. Я действительно не представляю. Хотя, может, и хотела бы.

– Но они нас запрограммировали на это, верно?

Я молча киваю.

– И мы играли роли, которые нам дали, потому что не знали ничего лучшего. Однако это настроило нас друг против друга.

– Это никогда не настраивало меня против тебя, – вступаю я. – Я обожаю тебя, Изабель. И всегда обожала. – Я ощущаю прилив прежних чувств.

Впервые в жизни она кажется мне уязвимой.

– Я знаю, – говорит она. – И я этим пользовалась. Прости. Я принимала твою любовь как должное.

Это просто потрясающе! Никогда раньше она передо мной не извинялась.

– Спасибо, Изабель, – откликаюсь я. – Я правда это ценю.

Изабель наливает нам еще вина, глотает и глубоко вдыхает; ее бугристые скулы заостряются.

Она медлит в нерешительности, смотрит в потолок, потом снова на меня.

– И извини за того идиота, Дженнифер. Когда я прочитала его имя в твоем письме, я еле вспомнила, кем, черт возьми, был этот Нейл. И уверяю тебя, что он того не стоил. Но мне все равно не следовало его соблазнять. Просто я всегда хотела доказать свою значимость, хотя это, конечно, не оправдание. Мне стоило тогда извиниться, вместо того чтобы позволить тебе отдалиться. Но я не умела извиняться.