Так рассуждала Алиса, когда они, наконец добрались до явочной квартиры.

Кацэ выглядел жалко. Он открыл двери тихо, спокойно, понурив голову и отведя взгляд в сторону. Его левый глаз украшал монументальный бланш. Я сразу всё поняла. Скотина! Идиот! Моя рука инстинктивно решила восстановить пропорции на его лице. Но Калачов успел перехватить мой кулак. Он затолкал нас на кухню, освещаемую восходящим солнцем, и насильно усадил на табуреты. Сел сам и обратился к этому уроду:

– Рассказывай!

Кацэ всё также боялся смотреть нам в глаза. Опустив голову и уперев руки в колени, он вздохнул и выдавил:

– Прости, командор, я маху дал.

Я снова не выдержала:

– Лучше бы ты сдох! Маху он дал.

Но Калачов вновь остановил меня:

– Остынь, Алиса.

Командор был бледен, как лист ватмана. Вот уж никогда не думала увидеть его таким. И тут до меня дошло – Лиза! Её нет! Калачов ничего не говорил, но было ясно, что он всё понимает. Лиза не смогла! Не смогла добраться до убежища. Иначе бы она встречала нас в дверях. Пытаясь справиться с эмоциями, генерал отвернулся и замер… Ещё этот урод с фингалом под глазом. Я вновь на него наехала:

– Где Шелехов?!

Командор активно потёр лицо и встрепенулся, стараясь отогнать негатив на второй план. Предложил спокойным голосом:

– Давай, Кирилл, рассказывай.

Кацэ мотнул головой:

– Нечего рассказывать. Мы шли. Всё было тихо и спокойно. И вдруг Шелихов встал. Там адрес на доме был указан. Адрес его бабушки. Говорит, мол, забегу на минутку. Волнуется старушка. Я ни в какую. Нельзя. А он, мол, тихо же, никого кругом. Ночь. Только на минутку. Туда и обратно. Так он умолял, что я подумал: все спят, за минуту сюда никто не успеет прискакать. Ещё так внимательно огляделся вокруг. Ни одной подозрительной машины. Ладно, говорю, но только на минутку. Не прошло и минутки, как его из подъезда выводят двое типчиков. И тут же фары загорелись у припаркованной тачки. Я бросился спасать… Всё на этом. Хотя одного я треснул по башке капитально. Вот этим зонтиком треснул, – он указал на зонт Ярослава, висевший на спинке стула.

Ну, что за кретин? Из меня вновь полезло:

– Лучше бы тебя убили! – я скрипнула зубами от злости и передразнила, искривив голос до интонации дауна: – Он увидел адрес… ни одной подозрительной машины… его выводят… я бросился спасать, – мне и на самом деле очень хотелось его убить. – Ты в ФСБ работаешь или вахтёром в женском общежитии? Для кого придуманы все эти нормы конспирации: не звонить, не инетить, не входить в контакт с родственниками?

Он молчал, не смея что-то возразить. Уткнулся взглядом в пол и молчал. Жалкий, побитый, противный.

Генерал слегка выставил перед собой ладонь:

– Ладно, криком уже ничего не поправишь. Надо думать, что делать дальше.

Делать? Что теперь делать? Нас осталось трое. Вернее двое и этот… б… т… с… – не знаю даже как его теперь называть.

Командор встал, поправил лангетку на раненой руке, затем нервно дёрнул плечами и принялся её снимать.

– Геннадий Васильевич, не рано? – поинтересовалась я.

– Надоела. Только мешает.

Избавившись от бинтов, он размял пальцы и поводил из стороны в сторону рукой:

– Нормально, – опустив руку вниз и слегка ей подрыгав, генерал обратился к нам: – Забудьте всё плохое и идите спать. Это не предложение. Это приказ. Выспавшийся фээсбэшник приравнивается к пяти цэрэушникам. Мы потеряли ключевую фигуру, но партия ещё не проиграна.

Глеб Олегович разговаривал по спецсвязи:

– Достали машину?

– Да… Нет, пока не достали.

– И что? Докладывай нормально! Володя, что ты сопли жуёшь? Послал же бог подчинённого.

– Машину не подняли. Нет крана. Сюда надо притащить какой-нибудь плавучий кран.

– Зачем? Ты хочешь сдать её в металлолом?

– Но вы же сами спросили: достал я машину или нет.

– Это я образно, Володя. Образно. Аквалангисты спускались?

– Да, спускались. Нашли пока только тело Юшкевич.

– Остальные где?

– Не знаю.

– А кто знает? Володя, ты теперь мой зам. И погоны у тебя стали генеральскими. Я на тебя надеялся. Когда обнаружили Юшкевич? Во сколько?

– В четыре ночи.

– Почему меня не разбудил?

– Думал, вы спите.

– Сейчас уже час дня. Где ты был?

– Спал. Умаялся за ночь.

– С такими кадрами я долго здесь не просижу. И что ты намерен делать?

– Выполнять ваше указание.

– Тьфу! Поговорили. Дуй немедленно по старому адресу и проверь каждую квартиру. Знаю я эти штучки. Они где-то там отсиживаются. Если не будут открывать – ломайте дверь. Но чтобы проверили каждую квартиру! Слышишь меня?

– Так точно.

Закончив разговор с Нутрецовым, Гаков проворчал про себя: «Бесполезный, но преданный. Думает, что за преданность его будут всё время наградами и деньгами осыпать. Хрен тебе! Хотя и от его преданности мало толку. Сегодня он предан мне, вчера Проскурину, а завтра Калачову будет задницу лизать. Преданный подхалим – наиболее опасный из ручных животных. Кусает больно и в самый неподходящий для тебя момент. Ладно, пусть пока работает. Пусть ищет Калачова. Зачем? Не люблю, когда где-то за спиной прячется сильный соперник. А Гена может быть опасен. Может, даже очень может».

Гаков нажал кнопку и скомандовал:

– Заводите.

Дверь открылась, и на пороге в окружении двух агентов появился истинный изобретатель «Прометея».

Калачов проснулся от яркого и зазывного запаха свежесваренного кофе. На кухне слышался разговор. Вернее, говорил только Целовальников:

– Вся современная американская культура, по моему гениальному определению, вмещается в краткую аннотацию одного голливудского фильма. Ты его, возможно, видела. Кратко изложу сюжет. 1942 год. Янки разрабатывают план революции в Германии. Выделяю слово «революция». Для этого они внедряют в руководство Третьего рейха шпионскую группу: весёлого негра-гомосекуса, одетого в спортивный костюм другой эпохи, грустную китаянку-лесбиянку в железно-кожаных доспехах, с неизменным самурайским мечом за спиной и срочно завербованного мудрого ребе в традиционной кипе с кейсами…

Парочка сидела на кухне и пила кофе. «Помирились. Что ж, молодцы, – ухмыльнулся командор, – Не зря я всё же кофе раздобыл – вся команда в тонусе. Уже можно отдавать приказы». Он поздоровался и сел на свободный стул. Алиса тут же подсуетилась, наполнив чашечку душистым напитком. Калачов сделал глоток и пополнил ряды слушателей. Кацэ продолжал трепаться: