Разговор шел на пиру. Причем не у Хрёрека, а у Гостомысла. И пир этот происходил, что называется, в малом кругу. От «партии» князя Рюрика – только мы вдвоем. Ну и Светозара – на женском «конце» стола. Хотя по княгине у меня твердого мнения пока не было, на чьей она стороне: мужа или отца?

А вот «партия» Гостомысла была представлена шире. Четверо почтенных мужей. Бояр, как их здесь именуют. Люди серьезные. Государственные. Лица основательные. Тот тип, когда щеки глаза подпирают. Не у всех. Есть и другой. «Всех убью, один останусь». Вояки. Пропорция понятна. Гостомысл правит не столько силой, сколько правильно выстроенной экономикой и контролем над транспортными артериями.

– Думаешь, Водимир поверит, что это даны его людей побили? – пробурчал Гостомысл.

Я подхватил ножом половинку утки, запеченой с клюквой и брусникой, окунул в жир свежеиспеченную ржаную лепешку…

– А почему бы ему не поверить, если это и есть даны? – спросил Хрёрек.

– Нурманы не ходят сушей, это всем известно, – заявил один из бояр, осанистый, краснорожий, не гнушающийся ни угощением, ни медовухой.

Как по мне, то я бы держал этих дяденек подальше от гостайн. Ну как проболтаются?

– Почему не ходят? Я же хожу, – напомнил Хрёрек.

– Ты, князь, почти наш, – возразил боярин. – И служат тебе по большей части варяги. Да и о самом тебе говорят, что ты не нурман, а варяг.

– Вот этого я еще не слыхал, – Хрёрек заинтересовался. – А что еще говорят?

Боярин не стушевался.

– Что дочку беловодского князя Стемида Малфу хочешь женой взять, а Светозару отцу вернуть.

– Как это? – Для Гостомысла эта инфа тоже оказалась внове.

Хрёрек захохотал.

Потом повернулся ко мне и заявил:

– Видишь, Ульф, не ты один шутить умеешь. – И Гостомыслу: – Если кто-то верит, что я хочу Светозару, любушку мою, прогнать, то почему бы Водимиру не поверить, что кто-нибудь из данов, например Ивар Рагнарсон, нашу землю подмять хочет? Правды в этом точно больше. Думаю, он знает, кто таков старший сын Рагнара Лотброка.

– Знает, ясное дело, – вместо князя ответил тот же боярин. – Ты – не единственный дан, что ходит по нашим рекам.

Ага, а боярин-то с моим конунгом – в открытой оппозиции. Хрёрек на него даже не глядит, обращается прямо к Гостомыслу:

– Что ж, пусть теперь Водимир голову ломает, что ложь, а что правда. А у меня, княже, просьба к тебе. Хёвдингу моему Ульфу землю выделить надо. И не на выселках, а поближе к городку. Поговори со своими уважаемыми боярами, пусть потеснятся немного.

– Твой хёвдинг – ты и выделяй! – отрезал Гостомысл.

Экий он мрачный нынче, подумал я. Может, геморрой мучает? Надо бы князю предложить: пусть отец Бернар его осмотрит? Вдруг поможет чем?

– Не могу выделить, – развел руками мой конунг. – Это не моя земля. Это приданое дочери твоей. Я его делить не вправе. Поговори, княже, очень прошу. Вот хоть с Сырогой поговори, – кивок на краснорожего. – У него двор большой и на реку выходит, а людей боевитых мало. Ну, как нагрянут враги?

– С чего это они нагрянут? – вскинулся краснорожий.

– Так времена нынче опасные! – развел руками Хрёрек. – Решит вот Водимир, что боярин Сырога должен ему дань платить, пришлет к тебе гридней, а ты что? Берестами долговыми отбиваться будешь?

– Не пришлет! – выпятил грудь Сырога. – Я Водимиру родня по младшей жене!

Та-ак. Ох, не следовало Хрёреку мою придумку с Иваром публично оглашать! Точно до Водимира дойдет!

– Это хорошо, – одобрительно произнес Хрёрек. – Вот ты и расскажешь Водимиру о том, что Ивар Рагнарсон к нашим землям приглядывается. По-родственному расскажешь. Мол, секрет узнал.

– И не подумаю! – воскликнул Сырога. – С чего бы мне родича обманывать?

Я глянул на Гостомысла: тот раскраснелся не меньше своего боярина. И нетрудно угадать, по какой причине: от гнева.

– А потому, – ласково произнес Хрёрек, – что ты – князя нашего боярин. И ему служить должен. И если придут к тебе гридни Водимира с делом для Ладоги нехорошим, то ты не по-родственному встретить их должен, а железом.

– Ты мне не указывай, нурман, как мне с родичами общаться! – заорал Сырога. – Здесь не твоя сила, а наша! Кого хочу, того и пускаю! И во двор, и в Ладогу!

Договорился краснорожий!

– Значит, теперь ты, Сырога, решаешь, кого в Ладогу пускать? – не сулящим ничего хорошего тоном произнес Гостомысл. – Может, тебе и место боярское невместно? Княжье получше будет?

Тут краснорожий сообразил, что пословица «Язык мой – враг мой. Прежде ума рыщет, беды ищет», как раз – про него. Дорыскался.

Стушевался боярин, забормотал что-то покаянно-невнятное.

Хрёрек скромно помалкивал.

Изменился мой конунг. Раньше он пожестче был. Но результат был достигнут.

– Половину подворья своего отдашь этому, – кивок в мою сторону. – Ту, что у реки. В нем я уверен, что мне будет служить, а не родичам твоим из Старого и Нового города!

– Да не тебе он будет служить, а дану своему! – в сердцах воскликнул Сырога.

– Вот и хорошо, – одобрил Гостомысл. – Для тебя, Сырога, что я, что зять мой Рюрик – всё едино должно быть.

Боярин сморщил красную рожу: кажется, еще чуть – и заплачет.

– Как же так, княже? – проскулил он. – Это ж отчина моя… Что ж мне уже и воды из Волхова не почерпнуть?

– Ты мне на жалость не дави! – отрезал Гостомысл. – Отчина твоя – по ту сторону реки. А здесь – мое. И отцу твоему здесь поселиться мой отец позволил, потому что доверял.

– Так и ты мне верь, княже! – пылко воскликнул мордастый боярин. – Я ж тебя – как отца почитаю!

– Вот и почитай, – Гостомысл цапнул с блюда птичью грудку, вцепился зубами, пачкая жиром бороду, и пробормотал невнятно: – А землю, какую я велел, отдай. Или забирай чать да иди к Водимиру.

– Не-ет, – процедил Хрёрек с хищной улыбкой, которая сразу превратила его в прежнего Хрёрека-конунга, которого я помнил и любил. – Нельзя ему к Водимиру, отец. Слишком много он знает… интересного.

– Вот тебя не спросили, нурман! – фыркнул Сырога.

И зря.

Мне было достаточно протянуть руку. Левую руку. Нет, хватать за бороду я его не стал. Это по здешним понятиям – страшенное оскорбление. А вот про кадык ничего не сказано.

– Князь Рюрик, – поправил я. Голос мой был мягок, чего нельзя сказать о пальцах.

Сырога захрипел.

Кто-то из бояр, из толстомордых, сунулся помочь, но я правой рукой слегка выдвинул из ножен Вдоводел. Солнце блеснуло на геометрическом узоре латунных и серебряных полос оголовья рукояти… И боярин плюхнулся на лавку. Обо мне в Ладоге говорили разное. Но большинство сходилось на том, что я – такой же безбашенный псих, как Свартхёвди и Хавгрим. Только еще безумнее, потому что иначе как бы я с ними управлялся? Такая репутация мне была по душе. Местная знать старалась не нарываться.