Но, кроме того, ему было страшновато.

Идея, пришедшая им с Митчем в головы одновременно тем очень пьяным и темным вечером в Клэпэме, теперь виделась в ослепительной яркости и величии словно бы тропического рассвета. Все казалось предельно просто: они изготовят несколько фальшивок, продадут за астрономические суммы, а потом во всеуслышание объявят о своей проделке.

Это будет поистине равнозначно взрыву мощной бомбы в артистическом мире, где царствуют надутые от важности индюки в накрахмаленных сорочках. А какую они создадут себе рекламу! Поистине произведут исторический, радикальный переворот в умах.

Однако протрезвев на следующий день, разрабатывая задуманное в деталях, они осознали, что все далеко не так легко. Тем не менее стоило вникнуть в механизмы создания фальшивых шедевров, как идея стала представляться вполне осуществимой.

И все же он не мог не сознавать, что готовится совершить первый в жизни бесчестный поступок, взявшись за мошенничество века, и невольно размышлял, где пролегает граница между протестом и преступлением, которую ему, возможно, предстояло перейти. Он нервно обдумывал это, оказавшись один в Париже и сидя в приемной художественной фирмы «Менье», где курил сигарету за сигаретой, хотя они не приносили никакого облегчения.

Само по себе изящество старинного особняка только усиливало владевшее им тягостное чувство. С колоннами из мрамора, с покрытыми фресками потолками, этот дом слишком очевидно принадлежал самоуверенным и высокомерным высшим кругам мира искусства, допускавшим к себе Чарльза Лампета, но отвергавшим Питера Ашера. Члены семьи Менье являлись агентами для половины ведущих французских художников уже более полутора веков. Ни один из их клиентов не прозябал в безвестности.

Невысокий человек в довольно-таки поношенном темном костюме целеустремленно пересек холл и через распахнутую дверь вошел в комнату, где сидел Питер. Он напустил на себя намеренно озабоченный и торопливый вид, как делают те, кто хочет, чтобы все знали, насколько много у них работы.

– Моя фамилия Дюран, – сказал мужчина.

Питер поднялся ему навстречу.

– Питер Ашер. Я – художник из Лондона. Ищу временную работу. Не могли бы вы помочь мне?

Он говорил на примитивном школьном французском языке, но с хорошо поставленным произношением.

На лице Дюрана читалось отчетливое выражение неудовольствия.

– Вы должны прекрасно понимать, мсье Ашер, сколько молодых студентов, обучающихся живописи в Париже, одолевают нас подобными просьбами.

– Но я не студент. Я выпускник художественного колледжа Слейд…

– Как бы то ни было, – Дюран перебил его, нетерпеливым жестом воздев руку вверх, – политика фирмы состоит в том, чтобы помогать каждому при наличии возможности. – Причем было совершенно ясно, что лично он глубоко не одобряет такую политику. – Это зависит от того, имеются ли у нас на данный момент вакансии. А поскольку почти все наши сотрудники должны пройти тщательную и длительную проверку на благонадежность, вам должно стать ясно, почему у нас так мало работы для случайных людей. Тем не менее, если вы соизволите пройти со мной, я попробую выяснить, найдется ли для вас применение.

Питер последовал за Дюраном, который торопливыми шажками снова пересек холл, направился к старому лифту и вызвал его. Поскрипывая и постанывая, кабина сначала опустилась, после чего доставила их на третий этаж.

Они зашли в небольшой офис в задней части здания, где за столом сидел грузный розовощекий мужчина. Дюран обратился к нему на очень быстром разговорном французском, который Питер не успевал понимать. Толстячок, как показалось, внес какое-то предложение, но Дюран его тут же отверг. Потом он повернулся к Питеру.

– Боюсь, должен вас разочаровать, – сказал он. – У нас действительно есть вакансия, но работа открывает доступ к картинам, и вам в таком случае не обойтись без хороших рекомендаций.

– Быть может, вас удовлетворят рекомендации по телефону, если не сочтете за труд позвонить в Лондон? – бездумно выпалил Питер.

Дюран улыбнулся и покачал головой:

– Рекомендации должны исходить от того, кто нам хорошо знаком, мсье Ашер.

– Я имею в виду Чарльза Лампета. Он известный торговец живописью и…

– Мы, разумеется, знаем мсье Лампета, – вмешался в разговор полный мужчина. – Он даст о вас положительный отзыв?

– Он, безусловно, подтвердит, что я художник и порядочный человек. Его галерея какое-то время занималась продажей моих картин.

Мужчина за письменным столом улыбнулся.

– В таком случае, уверен, мы сможем предоставить вам работу. Если вы вернетесь завтра утром, а мы к тому времени свяжемся по телефону с Лондоном…

– Стоимость звонка придется вычесть из вашего будущего жалования, – влез с репликой Дюран.

– Ничего не имею против, – отозвался Питер.

Полный мужчина кивнул, показывая, что разговор окончен.

– Я провожу вас к выходу, – сказал Дюран, даже не пытаясь скрыть своего неодобрения.

Питер немедленно нашел ближайший бар и заказал двойную порцию очень дорогого виски. Он сослался на Лампета под воздействием глупейшего импульса. Причем опасался даже не того, что делец откажется сказать о нем доброе слово: быть может, наоборот, угрызения совести заставят его смягчиться. Но теперь Лампет будет знать: Питер как раз в этот период работал на фирму «Менье» в Париже. А подобная информация могла нанести их плану непоправимый вред. Такой поворот событий выглядел маловероятным, но все же отныне приходилось считаться и с новым риском.

Питер одним глотком выпил виски, негромко выругался и заказал еще.

На следующий день Питер приступил к работе в отделе доставки и упаковки. Его начальником стал пожилой согбенный парижанин, посвятивший всю жизнь заботам о картинах. Утро они провели, вскрывая ящики с новыми поступлениями, а после обеда готовили полотна, предназначенные к отправке, заворачивая их в слои ваты, полистирола, обкладывая листами картона и кипами соломы. Питер взял на себя более тяжелый физический труд: вытаскивал клещами гвозди из дерева, ворочал особенно громоздкие рамы, пока старик занимался мягкими ложами для картин, вкладывая в это дело столько заботы, словно застилал колыбель новорожденного младенца.

Они пользовались большой тележкой на четырех колесах с пневматическими покрышками и на гидравлической подвеске. Она вся сверкала алюминием и служила для старика предметом гордости. На ней картины перевозили из одного помещения внутри здания в другое. Они вдвоем бережно ставили картину в отведенную для нее ячейку, а потом Питер толкал тележку. Старик шел впереди, заранее распахивая двери.

В углу комнаты, где производилась упаковка, стоял небольшой письменный стол. Ближе к вечеру, когда престарелый напарник отлучился в уборную, Питер быстро просмотрел ящики стола. Там обнаружилось не слишком многое: сопроводительные листки, которые старик заполнял для каждой картины, несколько шариковых ручек, горстка скрепок и пустые пачки из-под сигарет.