Мы бежим по лесу за старшим мальчиком, кто-то даже одеться не успел и одежду держит под мышкой. Мы бежим долго и быстро. Лес вдруг расходится, и мы выбегаем на поляну, на большую поляну зелёной травы! А вокруг неё снег, везде снег! Мы стоим, дышим, а потом как все закричим: «Трава-а-а! Зелёна-я-я! Ура-а-а!» Кто-то выбегает на поляну, падает на траву, катается по ней и кричит: «Трава-а-а!» И все разбегаются по поляне, падают на траву, катаются по ней, кричат, вопят. Я тоже валяюсь на траве, катаюсь-переворачиваюсь, кричу — а в груди такая радость и такой восторг!

Я вижу, кто-то вскочил и скидывает с себя пальто. Мы все тоже вскакиваем, сбрасываем пальто и шапки — всем жарко, мы долго бежали. Мы делаем навалку из одежды на краю поляны, и кто-то предлагает: давайте в мяч поиграем! Сразу кто-то выдёргивает из навалки небольшой мешочек, мы становимся в круг и кидаем этот мешок друг другу, как мяч. Нас много, я посчитала — нас пятнадцать человек! Мы подпрыгиваем, падаем, хохочем, визжим, ловим «мяч» и опять подпрыгиваем и падаем! Потом мы играем этим мешком ногами. «А теперь в салочки!» — кричит кто-то, и мы носимся по этой зелёной поляне, догоняем друг друга, хохочем, падаем, опять бежим!

Вдруг я падаю на траву, прижимаюсь к ней всем телом и щекой и лежу неподвижно-неподвижно. И я не слышу и не чувствую, чтобы рядом со мной кто-то бегал, вижу: рядом кто-то лежит неподвижно, прижавшись к траве.

Мы сидим на траве в кружок и разговариваем обо всём — то все вместе, то по очереди, мы смеёмся, и мы все так счастливы! Нет больших, нет малявок — просто мы все сидим на зелёной траве среди снега и радуемся. Мальчик, который нас сюда позвал, встаёт и предлагает: «Давайте в лапту!» Все встают, и я тоже предлагаю: «А давайте в «круговую»!» Мальчик говорит: «Нет, лучше в «простую», потому что, по-то-му…» Тут он застывает и стоит с открытым ртом. И рядом с ним мальчик тоже застыл, и они оба смотрят сквозь меня. Я поворачиваюсь и вижу что-то непонятное. Это «непонятное» как будто вываливается из леса, выходит на поляну, и тогда я понимаю, что это идут женщины! Они идут очень быстро, а впереди идёт… моя Мама! Но она совсем не похожа на мою Маму, потому что у неё «костяное лицо».

Она подходит ко мне, хватает — не берёт, а хватает меня за руку и кричит:

— Где твое пальто-о-о?!

— В навалке, — говорю и показываю рукой.

Мама тащит меня туда, я ничего не понимаю, мы только что все были так счастливы, а Мама почему-то так сердится, что у неё даже стало «костяное лицо»!

— Вот мое пальто, — говорю я Маме, чтобы она так не расстраивалась, показываю ей пальто, — вот шапка, вот мешочек!

— Быстро одевайся, — кричит Мама, — тебе нельзя так охлаждаться, и его могли украсть!

— Мама! — Я одеваюсь и начинаю сердиться. — Здесь все свои, кто мог его украсть?!

Она не смотрит на меня, не слышит меня, опять хватает меня за руку, тащит с поляны, в лес, домой и продолжает кричать:

— Мы два часа искали вас по всему Уралмашу, мы чуть с ума не сошли, а вы тут валяетесь в грязи, глупые, бессовестные дети!

Тут я прихожу в бешенство и кричу:

— Мы не валялись в грязи, а валялись на зелёной траве!

— Это не зелёная трава, а прошлогодняя гниль! — кричит Мама очень быстро и больно тащит меня за руку. — Прошлогодняя гниль!

Тут я прихожу в такое бешенство, что кричу на весь лес:

— Это не прошлогодняя гниль, а зелёная трава! Мы были счастливы, а вы прибежали и всё нам испортили! — И я хочу вырвать свою руку из Маминой. Но она ещё крепче сжимает мою руку и тащит, очень быстро тащит вперёд. Ах, вот как со мной обращаются, мелькает у меня в голове среди моего бешенства, ну ладно! Я тоже делаю «костяное лицо», Мама ещё что-то кричит, потом говорит тише, но я уже не слушаю ее, отворачиваюсь, и так мы приходим домой.

Дома со мной происходит что-то странное. Обычно, когда я очень сильно сержусь, я очень быстро перестаю сердиться, но ещё какое-то время в груди жарко и сердце колотится. А сейчас я чувствую какое-то необычное бешенство — в груди у меня не жарко, сердце бьётся, как обычно, я спокойно раздеваюсь в прихожей, чувствую, что я в бешенстве, что у меня «костяное лицо», и с этим «костяным лицом» я вхожу в нашу комнату. Бабушка сразу кладёт руки себе на грудь, говорит и волнуется:

— Деточка, милая, ну как же так? Мы тебя уже три часа ждём! — Я смотрю на Бабушку и ничего ей не отвечаю. У неё вдруг меняется лицо, и она говорит: — Ты в два часа последний раз ела, садись скорей, вот твой ужин, а чай я сейчас подогрею!

— Спасибо, Бабушка, я не хочу есть! — Это мне подсказывает моё бешенство. Потом я делаю совсем удивительную вещь. Я подхожу к корзинке, на которой спала Эллочка, когда мы только что приехали в эвакуацию, не раздеваясь на ночь, ложусь на неё лицом к стене и складываюсь в калачик, потому что я длиннее этой корзинки. Сразу кто-то под голову подкладывает мне подушку, кто-то что-то подкладывает под ноги, и меня прикрывают одеялом! Я закрываю глаза.

Открываю глаза — в комнате светло, очень светло! Я сажусь, вижу, что я спала на корзинке, сразу вспоминаю, почему я на ней спала, оглядываюсь — я в комнате одна. Около корзинки стоит стул, на нём стакан чая и тарелочка с куском хлеба — сразу видно, что хлеба больше, чем обычно. Все разошлись, это понятно. Мама на работе, Элка в школе, Бабушка с Анночкой в магазине в очереди стоят или гуляют. Но вот у меня что-то не так! Совсем не так, как всегда! Я отламываю небольшой кусочек хлеба, жую его и запиваю чаем — чай мне кажется слаще обычного, но что-то мне очень мешает, что-то очень неприятное и нехорошее! Я откидываюсь на подушку и пытаюсь понять, что не так, что мне мешает? И понимаю: у меня болит голова. Очень сильно болит голова! А голова у меня никогда ещё не болела. А сейчас болит так сильно, что даже трудно терпеть! Ага, трудно терпеть, думаю я, долго я этого не вытерплю и… скоро умру! Значит, я сейчас умираю! Ну вот, теперь я вам отомщу за все, что вы вчера со мной сделали! Тут я так обрадовалась, что даже захохотала. Но оказывается, что, когда ты умираешь, хохотать нельзя — голова у меня чуть не треснула! И я стала просто думать и представлять. Вы будете рыдать и рыдать! Вы вспомните, как делали мне «костяные лица»! «Где твое пальто-о-о?.. Бессовестные, глупые дети!.. Это прошлогодняя гниль!!!»

Я подскакиваю на кровати, откусываю кусок хлеба, запиваю чаем, откидываюсь на подушку, у меня болит голова, я умираю, но я так рада, что отомщу! Это будет СТРАШНАЯ МЕСТЬ! Вы будете рыдать и вспоминать, как больно тащили меня за руку… «Мы два часа искали вас по всему Уралмашу… Это прошлогодняя гниль, а не зелёная трава… Мы тебя уже три часа ждём… Где твое пальто-о-о?..»

Я стала потихоньку есть хлеб, запивать его чаем и представлять себе, как всё это будет. Значит, я умерла! Привели серую лошадку с телегой, меня положили на телегу и закрыли до лица одеялом. Бабушка обязательно закроет меня одеялом, которое она сшила из лоскутков, — она знает, что я его очень люблю. Анночку с Эллочкой оставим дома — они не виноваты! Мамочка возьмёт меня за руку с одной стороны, а Бабушка с другой. Лошадка медленно пойдёт по двору, и медленно за ней будет ехать телега. А Мама с Бабушкой — как они будут рыдать! Бабушка одной рукой будет держать мою руку, а другой закроет своё лицо, и слёзы потекут между пальцами на землю. Мамочка одной рукой будет так нежно держать мою руку, а лицо она не закроет рукой, и слёзы будут литься на подбородок, на грудь, и она не будет их вытирать своим носовым платком!