– Сандро, любовь моя! Я хочу, чтобы у нас с тобой все началось сначала!

– Это невозможно, – мягче, чем собирался, ответил он.

– Не торопись! Послушай, что я тебе скажу! Я знаю, ты очень хочешь детей. Так вот, я согласна! Мы можем нанять суррогатную мать… Нет, не перебивай! Мы можем даже… То есть я хочу сказать… Я согласна даже на то, чтобы какая-нибудь крепкая, здоровая девица забеременела от тебя! Пусть это будет твоя нынешняя подружка. Видишь, какая я великодушная, я согласна даже и на это! Клянусь, что буду относиться к ее ребенку как к своему собственному! Пусть родит нам сына, и мы обеспечим ее до конца ее жизни!

– Так и будет, – усмехнулся Грубин, – но за одним исключением. В этом деле мы обойдемся без тебя.

– Сандро, не говори так со мной! – Глаза Тамары сверкнули. Она органически не могла оставаться кроткой дольше одной-двух минут, и уж тем более не умела играть роль просительницы. Грубин знал это…

О, как хорошо он это знал! Как и то, что она сейчас скажет, в каких грехах, реальных и вымышленных, начнет его обвинять. Он знал на-изусть все содержание ее речи. И не считал нужным оправдываться или как-то ей возражать, во всяком случае, вслух.

Тамара уперла руки в бока, набрала в грудь воздуху и начала страстный обличительный монолог. Начала, как всегда, издалека, со времени их знакомства в Тбилиси. Затем перешла к методическому разбору их совместной жизни в России.

Грубин, размышляя о происшедшем накануне, слушал ее вполуха.

Кое-что сказанное ею было правдой; еще кое-что – правдой, смешанной с вымыслом; в остальном же – вымыслом чистой воды, абсолютно нелогичным и совершенно бездоказательным. Но это не имело никакого значения, потому что Тамара всегда верила в собственные слова. Созданная ею самой легенда об их отношениях давно уже стала для нее правдивее всякой правды.

Правдой было то, что он больше не любил ее. Ложью – то, что не любил никогда и всегда обманывал.

* * *

Грубину очень хотелось думать об Алене, вспоминать ее, представлять ее себе. Как она там, переживает, должно быть, куда это он подевался; может, даже подозревает его в чем-нибудь нехорошем. Но эти мысли расслабляли. Поэтому он решил, что об Алене подумает после. После того, как разберется с Тамарой и вернет себе свободу.

Тамара между тем вышла на финишную прямую. Ничего нового и важного для прояснения текущей ситуации она так и не сказала, и Грубин решил, что пора остановить этот словесный поток.

Он жестокий. Он бесчувственный. Он вообще негодяй. Он бросил бедную женщину. Он сослал ее в Италию, обрек на нищенское существование – всего каких-то 50 тыс. евро в месяц…

Она совершенно права. Он именно такой и есть. Ему непонятно только одно: для чего в таком случае она хочет вернуть прошлое? Не лучше ли предоставить бесчувственного негодяя его собственной судьбе? А самой поискать для себя кого-нибудь более достойного ну, хотя бы в той же Италии?

Сбитая с толку, Тамара помолчала.

– Ну как для чего, Сандро! Я же люблю тебя! Одного тебя!

– В самом деле? И то, что ты сделала сейчас, ты сделала из любви ко мне?

– Ну конечно! Мне просто надо было, чтобы ты меня выслушал!

– Я выслушал тебя. Теперь дай мне ключ от наручников и верни мою одежду.

– Но ты не ответил мне!

– Разве?

* * *

– Значит, ты отказываешься? – Тамара гневно раздула ноздри.

– Значит, отказываюсь.

– Тогда ты будешь сидеть здесь, в этом доме, пока не передумаешь!

– Меня будут искать, – возразил Грубин.

– Кто? Кто будет тебя искать? Все знают, как ты любишь внезапно исчезнуть на несколько дней и не отвечать на телефонные звонки! А на этот раз ты исчезнешь не один и не внезапно, а, скажем, уедешь с женой кататься на горных лыжах. На все новогодние праздники, а возможно, и дольше.

Выпалив все это на одном дыхании, Тамара успокоилась и повеселела.

– Кстати, в холодильнике у тебя пустовато… Творог, мюсли, яблоки какие-то зеленые… Фу! Ни баранины, ни помидоров, ни острого сыра, ни приличного вина! Съезжу-ка я в город… Нет, в город далеко… В поселок! Конечно, грузинских продуктов и тем более вина у вас не достать, но я постараюсь сделать все возможное!

– Съезди, – согласился Грубин.

– Я знаю, о чем ты думаешь. И вот что я тебе скажу, дорогой мой: двери я запру, окна заблокирую. Стекла в окнах, как ты сам знаешь, неразбиваемые в принципе. Твой мобильник у меня вместе со всеми твоими вещами, а домашний телефон ты так и не удосужился завести. Но если ты все же найдешь способ выбраться из дома, – вещала Тамара, в то время как Грубин с трудом удерживал рычавшего от ярости первобытного, – то помни, что на улице десять градусов мороза. А если и это тебя не остановит и ты решишь босиком по снегу добежать до шоссе, то представь себе выражение лица того человека, который первым встретит тебя. Представил? Потом неизбежно отделение полиции, издевательские вопросы, статьи в газетах: «Олигарх похищен собственной женой. Цена свободы – возобновление супружеских отношений»… И не просто статьи, а с фотографиями…

В борьбе с первобытным самцом интеллигент и джентльмен не помогал Грубину, а стоял себе в сторонке, внимательно разглядывая ногти, и встрепенулся, лишь когда Тамара, уже повернувшись к дверям, сказала:

– Я слишком хорошо знаю тебя, Сандро. Ты ни за что на свете не согласишься оказаться в смешном и унизительном положении. Поэтому я оставляю тебя со спокойным сердцем. Ты не убежишь.

«Она права, – заметил интеллигент, щелкнув первобытного по носу. – В таких обстоятельствах бегство из собственного дома для нас неприемлемо. Но и нападать на женщину мы не станем. Разберемся с проблемой сами».

– Счастливого пути, – сказал Грубин.

«А все-таки надо было задать ей хорошую трепку», – возразил первобытный, успокаиваясь.

* * *

Разбираться с проблемой Грубин отправился в подвал. Там у него был тренажерный зал, а также хранились кое-какие инструменты. Тамара в подвал не заглядывала никогда. Грубин надеялся, что не сделала она этого и сегодня.

Но сначала он обошел весь дом – так, на всякий случай. Александр почти не сомневался, что Тамара не оставит ему ни одного шанса. Так оно и оказалось. Электронная система управления и защиты работала безотказно – дом стал похож на герметичную консервную банку. И нигде ничего похожего на одежду. В подвале же, в самом дальнем углу тренажерного зала, за сложенными дисками для штанги могло заваляться старое спортивное кимоно.

Надежды Грубина оправдались наполовину. Зато на самую нужную половину. Он влез в старые, севшие от стирок и ссохшиеся от времени хлопчатобумажные штаны и почувствовал себя совсем хорошо. Роясь в ящике с инструментами, даже принялся насвистывать сентиментальный мотивчик. Насвистывание мотивчика означало, что Александр Васильевич находится в благоприятном расположении духа и, что самое главное, в мире с самим собой. Что обе основные составляющие его многогранной личности – первобытный и интеллигент, – перестав препираться, дружно и слаженно трудятся на благо общего дела.