Потому что посреди разгромленной клок-фактории, в разрывах ядовитого рыжего дыма, на полпути к порталу… остановился, отдавая какие-то распоряжения, высокий блондин в длинном плаще с гербом городской стражи.

Вне всякого сомнения, это был он.

Януарий Мурин-Альбинский.

Северин брел по степи и ругался.

Он, на чем свет стоит, костерил – и злую мачеху Альтерру, и стольный град Хмарьевск, и пятерых Духов-Хранителей, и покойного Шахрияра, и покойного Гирбилина, и городскую стражу, и Мглистых Акробатов…

И в особенности Януария Мурина-Альбинского.

Весь этот злой и бесприютный мир, так и лающий на него всеми своими волкодавами.

Так и норовящий постоянно его прикончить.

– А вот хрена вам, – орал он, обращаясь к закатному горизонту и к пробегающим по ходу движения волнам ковыля. – Выкусите! Врешь, стерва! Со мной так просто не сладить! Я вам устрою! Я до тебя, Мурин, доберусь! Я тебя прищучу…

Северин шел и ругался и так захвачен был этим внутренним монологом, так погружен в него, что не сразу заметил – параллельным курсом с ним, с интересом прислушиваясь, следует удивительная парочка.

Замерев на месте, он безотчетным жестом ухватился за рукоять гадримарса у пояса.

Один из тех двоих, что за ним наблюдали, поднял руку, затянутую в серую перчатку:

– Спокойно, воин! Я не желаю тебе зла!

Северин смотрел на них, не отпуская рукояти, и не верил собственным глазам. Эти двое напоминали материализовавшуюся галлюцинацию.

Это был мужчина средних лет, в сером одеянии, расшитом многочисленными коричневыми петлями, узорами и галунами. Черты лица его были правильны, скучны, блеклы и как бы смазаны – такие лица совершенно не запоминаются, но притом – такие лица и нигде не выглядят чужеродными, не выбиваются из ряда вон. По-античному правильные, безупречные черты. И, как у античной статуи, некогда по-варварски богато разукрашенной, будто само Время забрало все краски, обезличило черты, доведя до безукоризненной выхолощенной белизны – сделав элементом декора, выпадающим из поля зрения; соответствующим любому интерьеру.

«Такой парень одинаково сойдет за своего – и на светском балу, и на большой дороге!»

Рядом с ним стояла еще одна будто бы ожившая статуя – только эта уже была из бронзы, тронутой благородной патиной. И черты лица были грубые, нарочито окарикатуренные. Узкая щель рта, условный выступ носа, блестящая голая голова. Металлический человек. Хаоситский конструкт. Его глаза – два маленьких, ярко-зеленых огонька, нацелены были прямо на Северина.

– С кем имею честь?

Северин рассматривал незнакомцев, и было что-то важное в их облике, что-то удивительно знакомое и долгожданное, и усталый разум отчаянно сигнализировал об этом.

Но Северин слишком устал, чтобы его услышать. Он слишком устал, чтобы сфокусировать внимание, чтобы заставить себя понять, он…

Наконец, он заметил. Он понял.

Нечто, призванное соединить рассыпанные кусочки мозаики воедино. Ответ, который он давным-давно искал.

Северин выпустил рукоять ножа. Верный гатримарс мягко, беззвучно приняла в свои объятия степная трава.

Северин поднес к глазам ладонь.

Почти уже неразличимый шрам. Тот, что он получил в переулке Менял, применив свиток, доставшийся ему по совершенной случайности.

Расправивший крылья сокол.

Северин посмотрел на мужчину, чтобы сравнить. На рукавах серого одеяния незнакомца были точно такие же знаки.

– Я не желаю тебе зла, – повторил незнакомец с вышитым на рукавах символом сокола. – Меня зовут Дульф… Я адепт Ордена Равновесия.

Северин смотрел на собственную ладонь, будто все никак не мог насмотреться.

Когда Дульф отнял свою руку от его руки – тот давний шрам пропал. Исчез, как не бывало.

Это было уже после захватывающего представления-монолога, который прочитал Дульф. Подтверждение истинности его слов и серьезности намерений. Показал, на что способен.

– Это знак Ордена, – пояснил Дульф. – Не клеймо, но напоминание. Возможность вспомнить.

– Вспомнить что?

– Что ты был избран. Что жребий пал на тебя.

Они проговорили больше часа.

Сидели у костра, посреди степи.

Бронзовый человек следил за мясом, готовящимся на углях. Жирные перепелки – чтобы сбить их на лету, Дульфу не понадобился клацающий тетивой самострел или рассыпающий искры огнешар. Как и в случае со шрамом Северина – достаточно было просто повести ладонью, присовокупив что-то беззвучное, произнесенное едва заметным движением бледных губ.

Бронзовый человек, следя за мясом, периодически делал Дульфу устные доклады о степени готовности. Четкими, точно рассчитанными движениями вертел прутики, заменяющие шампуры. Бросал какие-то травки, заменяющие специи.

Северин бы никогда не поверил в такое, если бы не видел собственными глазами.

Впрочем, за последнее время… Сколько, кстати, прошло?

С тех пор как Гирбилин, безумный покойник, затащил его сюда. С тех пор как он вихрем ворвался в этот мир, шлепнулся в затерянное в лесу болотце?

Северин потерял счет времени.

Казалось, здесь, на Альтерре, прожита была вся его жизнь.

Еще бы, после всех тех прекрасных возможностей погибнуть, что она ему предоставляла… Он окончательно сроднился. Свыкся. Освоился.

Они сидели под разложенным медным человеком тентом, защищающим от ветра. Пили превосходное вино.

Новый Северинов знакомый был большим специалистом по части того, как устроить комфортное времяпрепровождение в местах, для этого ну никак не предназначенных. Он был просто само гостеприимство:

– Еще ромейского? – спросил Дульф, берясь за бурдюк. – Друг мой, готово ли мясо?

Дребезжащий механический голос ответил:

– До завершения процедуры модифицирования осталось ноль целых и пять десятых процента.

– Я-то думал, – сказал Северин, кивая на медного человека. – Что у этих ребят только одно в голове. Как бы побольше нашей пехоты пошинковать в колбасу. Выходит, нет? Выходит, они и по части настоящей готовки не промах?..

У подобных тварей, которых ему приходилось видеть в степи, вместо рук были приделаны шипастые молотилки и длинные, скрещенные на манер ножниц лезвия. Пользовались они ими на редкость умело.

– Беда в том, – сказал Дульф, щелкая огнивом, раскуривая длинную трубку. – Что ваши командиры не знают, как с ними нужно управляться. Боюсь, в этом мире об этом пока не знает никто.

– А в каком знают?

– В том, откуда я вернулся… Аррет.