несколько раз, пока не получилось подобие настоящей дороги. Посыпал соли, и дорога была готова.

– Зачем соли?

– Для блеска, который, как вы знаете, всегда есть в снегу.

Я улыбнулся.

– Чего же вы смеетесь. Как вы сделаете иначе?

– Очень остроумно придумано, vous fais me compliments (поздравляю вас. – М. К.); но если вы спрашиваете, как бы я сделал иначе, скажу, что я поехал бы в Россию, где все дороги изрыты так, как представленная вами, и написал бы этюд с натуры.

– Да! Nous autres parisiens (парижане другие. – М. К.), мы не так легко перемещаемся.

Русский художник Василий Верещагин в гостях у французского художника Эрнеста Мейссонье. Двум баталистам было о чем поговорить. Мейссонье уже в зените славы, Верещагин приехал в Париж со своей первой выставкой. И это сам мэтр, обладавший, по словам современников, довольно скверным характером, пригласил Верещагина в свой дом. Мейссонье понравились картины русского, а Верещагин нашел, за что покритиковать знаменитого француза. Хотя в целом талант Мейссонье ценил высоко.

Не он один. В последней трети XIX века французские баталисты – законодатели мод. Мейссонье – первый среди них, а значит, лучший в мире. Однако он не только прекрасный художник, но и необыкновенно яркий человек.

…Как и многие великие, Эрнест Мейссонье не получил систематического образования. Он с детства мечтал стать художником, но его отец, торговец аптечными товарами, увлечения сына не поощрял и лишь скрепя сердце согласился выделить ему минимальную сумму денег на обучение у какого-нибудь профессионального живописца. Учителей Мейссонье приходилось все время менять, но он был очень трудолюбив и усиленно занимался самообразованием.

Как и у многих великих, в творчестве Мейссонье есть разные периоды, что облегчает нам задачу. Прославился он именно как художник-баталист, это вершина его творчества, то, чем он в основном и занимался в последние тридцать лет своей жизни.

Мейссонье был достаточно известен, когда в 1859 году он получил разрешение находиться при штабе французской армии во время австро-итало-французской войны. Самому художнику уже сильно за сорок. Согласно легенде, он сильно увлечен трудами Тьера по истории Первой империи и внимательно изучает анатомию лошадей. Мейссонье отправляется на войну, а вскоре и «дебютирует» в батальной живописи.

«Император при Сольферино», 1860 год. Император здесь – Наполеон III. Совсем небольшая по размерам картина, на которой множество персонажей. И вот оно, подлинное мастерство художника. Казалось бы, полотно действительно совсем небольшое для столь масштабной сцены. А передано все! Настроение, момент… Изумительная детализация!

«Сольферино» выставили на Салоне 1861 года, и потрясенный Теофиль Готье написал, что «ничего не может быть правдивее». Мейссонье начинает рисовать эпопею Наполеона I. Он к этому готовился, он этого хотел. Если снова вспоминать про масштабы, то Наполеоновские войны – как раз для его таланта.

Три картины. Обычно, когда говорят о созданной Мейссонье «наполеоновской легенде», выделяют именно их. «1805 год», или «Кирасиры». «1807 год. Фридланд». «1814 год», или «Кампания во Франции». Здесь они перечисляются по хронологии событий, но рисовал их Мейссонье совсем не в такой последовательности. «1807», бесспорно, очень хорош, но «1805» и «1814. Кампания во Франции» – настоящие шедевры.

«1805» («Кирасиры»). Считается, что здесь тяжелая кавалерия Наполеона изображена перед атакой в битве при Аустерлице. Хотя сам Мейссонье говорил, что не имел в виду какое-то конкретное сражение, а просто хотел отдать дань уважения кирасирам Первой империи. Ему удалось.

Зрелище просто завораживающее! Шеренги кирасир, уходящие куда-то к горизонту… Стоят и ждут приказа. В 1805-м император только начинал путь к великой славе, Мейссонье показал как. Мощь. Кирасиры ведь главный ее символ. Могучие всадники, сметавшие все на своем пути. Они ждут только приказа. Главные победы впереди.

«1814. Кампания во Франции». Моя любимая картина Мейссонье. Совсем другое настроение… О ней мы поговорим более подробно, но сначала – о том, почему Мейссонье считают одним из величайших баталистов в истории.

«Душа, душа и снова душа! Вот что нужно повторять молодежи! Всякое произведение искусства имеет предметом выражение чувства. Если вы сами не испытываете этого чувства, как же вы сумеете внушить его другим?»

Слова Мейссонье. «Вкладывать душу»? Как банально! Но Мейссонье-то вкладывал. Он и правда довольно тяжелый человек. Нелюдимый одиночка. Сколько есть историй о том, как он «не замечал» хорошо знакомых ему людей, игнорировал приветствия. Потом иногда извинялся, если ему напоминали о некрасивом эпизоде.

Рассеянным Мейссонье не назовешь. Просто все, что было вокруг, мало волновало его. Его душа и мысли – уже в новой картине. Работа поглощала его целиком. Он обладал, по мнению одного из критиков, редкой способностью «видеть великое в малом». И он был перфекционистом.

Все его картины не просто законченные, они так прописаны, что, как сказал один из современников Мейссонье, «с помощью лупы можно посчитать все волоски на голове». Считается, что художник обладал исключительно острым зрением, видел то, что другие и заметить-то не могли.

Но разве дело только в этом? Исключительно хорошо прорисованными деталями, даже мелкими, могут похвастаться многие мастера. Совсем не гарантия успеха. Мейссонье тщательно прописывал каждую пуговицу на мундире, но на деталь зритель обратит внимание, только если сам захочет.

Сначала всегда общее впечатление. Ансамбль, композиция, идея… Проще говоря, ты видишь ту самую душу, а потом уже все остальное.

Мейссонье всегда очень серьезно готовился. Изучал массу литературы, потом начинал рисовать. Любой из его картин предшествует бесчисленное количество эскизов! Про художника говорили, что эскизы для него важнее картин. Вполне возможно. Характерная деталь. После успеха того или иного произведения в желающих приобрести наброски и эскизы никогда не было недостатка. А Мейссонье почти никогда не продавал их! Бережно хранил, часто подолгу рассматривал. Наверное, хотел понять, когда появлялась душа. Можно назвать это методом.

Есть еще и знаменитые «специальные модели» Мейссонье, вроде той, которую он показывал Верещагину. Сейчас точнее всего называть их диорамами. Что-то Мейссонье лепил сам, что-то, вроде мини-пушек, артиллерийских обозов или экипажей, заказывал.

Невероятная обстоятельность! Диорамы – еще не все. Он заставлял своих натурщиков месяцами ходить в настоящих костюмах наполеоновской эпохи. Он сам несколько дней носил точно такие же сапоги, какие были у Наполеона, чтобы понять, как они должны выглядеть на ноге.

Отдельная тема – лошади. Про отношение Мейссонье к лошадям есть столько историй, что понять, что в них правда, а что нет, крайне сложно. Вот, например. Действительно ли в своем имении в Пуасси художник специально проложил небольшой рельсовый путь? Садился в некое подобие дрезины, требовал «запускать лошадей», а сам двигался параллельно, чтобы видеть, как именно происходит движение?

Точность! К ней Мейссонье всегда