Но тут он поднял голову и взглянул мне прямо в глаза. Это был жуткий, устрашающий взгляд, хотя в нем не было ни гнева, ни угрозы. И все же этот взгляд буквально пронзил меня насквозь. Я словно онемел, моя болтовня мгновенно оборвалась. На этом мы расстались.

Суббота, 17 декабря 1960 г. Чтобы отыскать дом дона Хуана, мне пришлось буквально провести опрос местного индейского населения, на что ушел не один час и не один доллар. Дон Хуан сидел на деревянном ящике из-под молочных бутылок. Он вроде бы узнал меня и помахал рукой, пока я вылезал из машины.

Я покаялся в том, что блефовал тогда, хвастая своими познаниями относительно пейота, на самом деле не зная ровным счетом ничего. Дои Хуан неотрывно смотрел на меня.

— И теперь я действительно довольно много знаю о пейоте, — заключил я.

Дон Хуан рассмеялся, усмотрев, очевидно, в моих словах что-то забавное.

Он спросил, не хочу ли я отправиться с ним в небольшой поход по пустыне. Я с готовностью заявил, что такая прогулка, безусловно, доставит мне удовольствие.

— Только это будет не прогулка, — предупредил он. Тогда я сказал, что в отношении работы с ним настроен весьма серьезно. Мне нужна любая информация об использовании лекарственных растений, и я готов заплатить ему за то время и усилия, которые он на меня затратит.

— И сколько ты собираешься мне платить?

В его голосе проскользнула нотка алчности.

— Сколько ты сочтешь нужным.

— Тогда за мое время ты будешь платить мне своим временем, — произнес он.

— Растения — очень занятные существа, — сказал дон Хуан, не глядя на меня, — они живые и все чувствуют.

Едва он это произнес, как сильный порыв ветра пронесся по пустынному чапаралю. Кусты громко зашелестели.

— Слышишь? — спросил дон Хуан. — Листья и ветер со мной соглашаются.

Он сложил правую ладонь лодочкой и приставил к уху как бы для того, чтобы лучше слышать.

Мы прошли еще немного, но дон Хуан по-прежнему не показывал мне и не собирал никаких растений. Он просто скользил сквозь кустарник, слегка прикасаясь к ветвям.

Мы вернулись к его дому, а потом поехали в город.

Так цветет пейотль

В ресторане я хотел угостить дона Хуана пивом, но он отказался, сказав, что вообще не пьет, даже пива.

На моем лице, видимо, было написано недоверие, так как дои Хуан объяснил, что в молодости пил довольно много, но однажды взял и бросил.

— Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно. Вот так.

И дон Хуан щелкнул пальцами, как бы демонстрируя, насколько просто это делается.

На этом наша первая встреча закончилась. У дверей ресторана я попрощался со своим "информатором". Я сказал, что мне еще нужно заехать к друзьям и что хотел бы снова встретиться с ним в конце следующей недели.

Я догнал его и спросил, не возражает ли он против того, чтобы я взял с собой фотоаппарат и сфотографировал его самого и его дом.

— Исключено, — ответил дон Хуан, нахмурившись.

— А магнитофон хоть можно?

— Боюсь, что с магнитофоном дело обстоит точно так же.

Мне стало досадно. Я разозлился и заявил, что не нахожу в его отказе никакой логики.

Дон Хуан отрицательно покачал головой.

— Забудь об этом, — властно сказал он. — И, если хочешь иметь со мной дело, никогда больше не вспоминай.

Я сделал слабую попытку настаивать, объясняя, что фотографии и магнитофонные записи необходимы мне в работе. Дон Хуан сказал, что во всем, что мы делаем, по-настоящему необходимо лишь одно — "дух".

— Без духа человек ни на что не годен, — заявил он. — А у тебя его нет. Вот это должно тебя беспокоить, а вовсе не фотографии.

— Что ты име…

Он не дал мне договорить, взмахом руки прервав на полуслове, но, отойдя на несколько шагов, обернулся.

— Приезжай обязательно, — сказал он вполголоса и помахал рукой на прощание.

Среди всех книг Карлоса Кастанеды "Сказки о силе" считаются самой напряженной, лиричной и самой насыщенной. Некоторые считают ее своего рода апофеозом.

На первых страницах дон Хун порицает употребление психотропных растений. Кастанеда пользовался ими потому что был "заторможен" и не мог самостоятельно выйти за пределы чувственного мира.

Разговор очень быстро переходит на темы высоких материй: "Тебе известно, что в этот самый момент ты окружен вечностью?" — спрашивает дон Хуан. Имеется в виду, что необходимо ощутить тысячи граней реальности. "Мы — светящиеся существа, — сказал он, ритмично покачивая головой, — а для светящихся существ важна только личная сила".

Эта пресловутая сила не имеет ничего общего с честолюбием. Она состоит в повышении уровня сознания:

"Изменить наше представление о мире — вот ключевой момент магии".

Чтобы изменить видение, надо помимо прочего "прекратить внутренний диалог". В этом приеме нет ничего нового. Он напоминает способ, который советуют великие христианские мистики. Остановить поток мыслей, сосредоточиться на пустоте, достичь безмолвия души и очутиться один на один с пустыней… Здесь дон Хуан соперничает с писателем Сан-Хуаном де ла Крусом, которым зачитывается Кастанеда.

Знание не может возникнуть благодаря дедуктивному рассуждению. Оно раскрывается по мере визуализации. Или лучше сказать, оно возникает из глубины словесного ритма: "Знание — это ночная бабочка", — говорит дон Хуан, выводя формулу, под котором подписались бы Гераклит и Рене Шар: "Мы — восприимчивые существа. Мы являемся сознанием, а не предметами, в нас нет твердости. Мы ни к чему не привязаны. Мир предметов и твердых тел нужен лишь для того, чтобы облегчить наш путь на земле".

Твердый мир — иллюзия.

Старик рисует карту реальности, впервые употребляя термины "тональ" и "нагваль".

Тональ означает "бытие" в том смысле, который ему придает философ Хайдеггер. Это все, что существует, — я, Бог, локомотив, город, небо, булыжник. Этот мир упорядочен: "Тональ устанавливает правила, следуя которым он постигает мир". Тональ — это бытие, но в то же время и сознание бытия, внешнее проявление, воплощение.

А что же такое нагваль? "Нагваль — та часть нас, для которой не существует слов". Нагваль — за пределами бытия, это бессознательное, невыразимое, невидимое. Является ли нагваль существом? Кастанеда стирает разницу между субъектом и объектом. Нагваль — одновременно часть каждого человека и нечто необъяснимое, скрытое в дальнем уголке видимого. Это запредельный мир, сущность, ничто.