Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Клэр убрала вату со лба Энди и смотрела на него сверху вниз.
— Ну же, Энди, что стряслось?
Живот Энди пронзила раскаленная стрела боли. Он вскочил и, оттолкнув Клэр, проковылял к окну.
— Что стряслось? — зло захохотал он. — Что стряслось? Надо мной весь Бостон смеется — вот что стряслось. Энди Стаффорд — полное ничтожество, даже жену обрюхатить не способен!
Клэр пискнула, как придушенная крыса.
— Господи, это же… — начала она, но осеклась. — Как они могут так говорить?!
Энди мрачно смотрел, как ветер раскачивает ореховое дерево. Клэр знала! В ее голосе явственно слышалось: она знала, знала, что люди будут болтать, переворачивать все с ног на голову и смеяться за его спиной — знала, но не предупредила. Гнев не ослепил Энди: холодный рассудок точно со стороны наблюдал за происходящим, анализировал, решал, что делать дальше. У Энди с детства было так — гнев вперемешку с ледяной отрешенностью. Он вспомнил Кору Беннетт, и злоба вспыхнула с новой силой, подогреваемая обидой на Кору, Клэр, этот дом, юг Бостона, свою работу, Господи, даже на Уилмингтон и никчемных родителей — босяка-отца и мать, с ее коричневым фартуком — точь-в-точь как у Коры Беннетт — в девять утра пахнущую дешевым спиртным и ментоловыми сигаретами. Страшно захотелось шарахнуть кулаком по окну — Энди легко представил, как битое стекло прорезает его плоть до чистой белой кости.
Клэр стояла так тихо, что Энди едва не забыл о ее присутствии.
— Мы попробуем снова, — начала она тоненьким голоском, от которого Энди хотелось лезть на стенку. — Я пойду к другому доктору…
—.. который скажет то же самое, — договорил за нее Энди, так и не отвернувшись от окна. — Сделаю себе плакат и повешу на шею, — невесело рассмеялся он. — Текст будет такой: «Не умею брюхатить, помогите!»
Клэр судорожно вздохнула, явно потрясенная до глубины души, и Энди стало легче.
— Энди, мне очень жаль, — прошептала она.
— Мне тоже. Жаль, что я разрешил тебе взять ребенка. Кстати, кто его мать? Небось шлюха ирландская?
— Пожалуйста, не надо! — Клэр прижала ладонь к его затылку, чтобы помассировать: иногда Энди нравился массаж. Сегодня он дернул головой: отстань, мол, и тут же об этом пожалел, но не из-за Клэр, а из-за боли. Казалось, в макушку залили что-то густое и жирное, колышущееся от малейшего движения. По улице медленно проехала машина с горящими фарами, включенными на ближний свет. Бледно-зеленый «студебекер» с белым верхом… «Кто в четыре утра катается на "студебекере" по Фултон-стрит?» — удивленно подумал Энди.
— Пойдем спать! — тихо и устало проговорила Клэр. Энди вдруг почувствовал себя выжатым как лимон и покорно шагнул за ней к кровати. «Интересно, Клэр уловит запах Коры?» — лениво подумал он, снимая рубашку, и понял, что ему совершенно наплевать.
Глава 18
Квирк не считал себя ни бесстрашным, ни просто смелым. Настоящему испытанию его смелость пока не подвергалась, и он искренне верил, что не подвергнется. Войны, убийства, вооруженные ограбления, физическое насилие и членовредительство — любимые темы журналистов, но, по мнению Квирка, они существовали в некоем параллельном мире, управляемом и населенном людьми куда злей и опасней его знакомых. Впрочем, жертв того страшного мира ежедневно привозили в его отделение. Порой Квирк чувствовал себя фельдшером военного госпиталя, расположенного далеко за линией фронта, в который почему-то привозят не раненых, а только погибших. Ему ни разу не приходило в голову, что в один прекрасный день его самого привезут в секционный зал на каталке, изувеченным и окровавленным, как бедную Долли Моран.
Осенним вечером, когда два бандита аустились перед ним из тумана, Квирк сразу узнал обитателей мира, о котором прежде читал лишь в газетах. Они словно источали безжалостность — посмотришь на таких и сразу чувствуешь: эти двое не остановятся ни перед чем. Хроническая злость, обида и дефицит любви развились в равнодушие и своеобразную терпимость — чтобы убивать и калечить, бандитам не требовалось чувство враждебности. Это же работа, которую можно выполнять механически! Бандиты пахли чем-то сладким, тяжелым, несвежим. Квирк хорошо знал этот запах, но не понимал, откуда. На углу Фитцуильям-стрит он остановился буквально на секунду, сигарету закурить, поднял голову, а бандиты, вот они, уже взяли его в тиски. Тощий краснолицый стоял слева, а толстый с большой головой — справа. Ухмыльнувшись, Тощий поднял средний и указательный пальцы ко лбу в издевательском приветствии. Он до жути напоминал Панча[13] и красными щеками, и большим крючковатым носом, острый кончик которого едва не касался нижней губы.
— Добрый вечер, командир!
Квирк обвел их настороженным взглядом и, не говоря ни слова, зашагал через доршу. Бандиты без труда нагнали его, даже толстяк с непропорционально большой головой, глазками-бусинками и копной жестких, как конский хвост, волос. Если тощий — Панч, значит толстяк — Джуди[14]. Квирк велел себе не спешить и идти нормальным шагом, только разве такое возможно?
— Эй, мы тебя знаем! — бесцеремонно начал Панч.
— Ага, знаем, — поддакнул Джуди.
На углу Маунт-стрит Квирк остановился. Мимо, ежась от холода и сырости, шли офисные служащие. «Очевидцы, — думал Квирк, — молчаливые наблюдатели».
— Что вам надо? — спросил он вслух, — Денег у меня с собой нет.
Панча его заявление очень развеселило.
— Он считает нас нищими! — фыркнул он, обращаясь к толстяку Джуди.
Тот сокрушенно покачал головой и загоготал.
Квирку казалось, что самое разумное — до конца играть в недоуменное раздражение. Он, добропорядочный гражданин, возвращается домой после работы, а эти нахалы хотят помешать его заслуженному отдыху. Квирк огляделся по сторонам: за минуту вокруг стало темнее, а туман — гуще.
— Кто вы? — спросил Квирк. Очень хотелось изобразить праведный гнев, а получилось сварливо и раздраженно.
— Мы — живое предупреждение, — нахально ответил Панч. — Да, именно так.
Недовольно заворчав, Квирк выкинул сигарету — совершенно забытая, она успела потухнуть — и зашагал к своему дому. Примерно то же самое он ощутил в пабе «Макгонагл», осознав глубинный смысл послания Косгигана. Вокруг люди, до дома рукой подать — бояться нечего. Однако
