Обоз шел неспешно на запад по густому сосновому бору. На деревьях висели большие снежные шапки. Мерно стучали копыта и позванивали металлические части упряжи. Мороз отпустил, с неба падали снежинки, и к закутанному в овчинный тулуп парню подкатывала волна дремы.

– Иди, вона, подремли к детинцам! Половину ночи ведь в стороже мерз, вот и клюешь сейчас носом. Сам пока я тут управлюсь. Иди, иди, я сказал! – Десятник перебил, попытавшего было перечить ему Митяя, и перехватил вожжи.

– Ну, сам так сам, – пробурчал парень и прижался к свернувшимся под попоной и большим шерстяным пологом малышам.

Три стрелы ударили по впереди идущим конным, не причинив, впрочем, им большого вреда. Командир дружинных десятков рявкнул команду, и два десятка воинов рванули к той узкой боковой дорожке, куда сейчас уходило несколько серых фигур.

– Стой, Чеславка, стой! – Обозный старшина вскочил на санях, потрясая вслед конным кулаком. – Вот ведь неугомонный! У нас тут люди на санях, а он! Ну вот какого такого ляда эти лесовики-то сейчас нам нужны?!

Митяю вся эта заваруха очень не нравилась, был в ней какой-то разлад или, как говорила на школьных уроках Марта, – отсутствовала логика. Что это за глупое нападение с таким поспешным за ним бегством? Логика! Митяй резко выхватил свой реечник из сена и, докручивая рычаг заводки, громко завопил: – Тревога! – Он, резко пригнувшись, метнулся чуть в бок, и стрела лишь срезала клок тулупа с плеча. Скидывая стеснявшую его шубу на землю, парень упал на колени, и вторая стрела свистнула над самой головой. Вот он – стрелок! Сидит в развилке ветвей на большой сосне. Щелк! – болт сорвался с направляющих, а с дерева вниз головой упало пробитое тело. Заряжать оружие было уже некогда. Из леса в это время выбежало более трех десятков нападающих, распределяясь по всему обозу.

– На! – Устим кхекнул и послал метательную сулицу в набегающего к нему первого из тройки.

– Дядька, держись! – Митяй, вырвав из саней небольшой щит всадника, подскочил к нему сбоку.

– Все ко мне! – заревел десятник, покручивая мечом. Хресь! – хрустнуло древко ударного копья-рогатины, отсеченное у самого наконечника, и он рубанул стальным клинком самого копейщика.

Трое обозных было убито в первую же минуту боя. Остальные семеро смогли встать в круг и теперь держали нападающих на расстоянии в два-три шага от себя. Два десятка из них кружили рядом, опасаясь участи своих порубленных товарищей, а все остальные в это время шарили по саням. Трое, как видно, из ватажных старшин стояли возле тела того лесного стрелка, которого подстрелили в самом начале боя, и пытались управлять оттуда схваткой.

– Держимся, робята! Сейчас ужо наши обратно возвернутся! – Устим резким ударом меча отбил брошенный в него топорик и повернул голову в сторону просеки. С той стороны раздался громкий треск, и с глухим грохотом рухнуло одно, за ним второе, а следом и третье дерево. Секундная эта заминка стоила жизни десятнику. Копье, выброшенное из гомонящей толпы, пробило его полушубок и, пройдя через ребра груди, застряло потом в теле.

– Зря я кольчугу снял. Детишек спасайте, Митя… – Дядька дернулся всем телом и замер.

Митяй, стоя на коленях рядом, прикрыл веки десятника и вскочил на ноги. – Руусь! – раздался его громкий крик. – Бей душегубов! – Шестеро обозных дружинных ринулись с обнаженными мечами на разбойников перед собой. Приняв удар топора на свой щит, Митька просек его хозяина нижним боковым ударом меча и, проскакивая вперед, рубанул второго противника уже по спине.

– Дружинные! – широко разевая рот, проорал мужик с топором в руках, пробегая с пятеркой таких же, как и он, с той стороны, где была заваленная деревьями просека. Через несколько ударов сердца из леса выскочило полтора десятка воинов. Самым первым несся Чеслав.

– Что такое?! Дядька, дядька Устим! Ну как так-то?! Командир конного дозора стоял на коленях около погибшего.

– Четверых мы здесь потеряли, – глухо проговорил Митяй, глядя в глаза дружинному. – Они еще и человек пять страдальцев из саней прибили, чтобы те не мешались им. Ну он же кричал вам: «Чеслав – стойте!». Человек пять хотя бы нам здесь оставил!

– Не уразумел я, Митька, – побелевшими губами прошептал командир дозора. – Думал, догоним, посечем этих быстрым наскоком и сразу же к вам. Мы же тут рядышком совсем были, в ста шагах всего, пока тех лучников гнали. Развернулись назад, а тут на дорогу вдруг сосны рухнули, матерые такие, внахлест упали, не пройти, не проехать, только лишь по лесу, стороной. Мы коней под охрану звена оставили и быстрей сюда – лесом, а там в нем такой бурелом! Пока пробились, а тут вона что! – И он тоскливо, оглядев побоище, простонал: – Ну я и туес (бестолочь) Белозерская! – Затем резко встряхнул головой и вскочил на ноги. – Полонянина, из тех лучников-заманух, сюда ко мне, быстро! Иди, Митяй, обоз пока огляди, сейчас мы с ним здесь вдумчиво побеседуем. Все нам расскажет – кто и зачем на дружинный обоз вдруг полез!

«Сколько времени шел здесь бой? – думал Митрий, проходя мимо саней. – Сама схватка была крайне скоротечной, но за это время она унесла жизни четверых обозных, разменявших их на дюжину нападавших. Трое из пяти саней были разворочены, а вся провизия, хранившаяся в мешках, была из них вынесена. Две лошади с крайних саней лежали на снегу в подтеках крови, а задних ляжек у них не было. Вот так вот, за какую-то сотню ударов сердца, вырубить, вырвать их из живого еще тела и утащить в лес на волокушах. Озверевший народ!» Митяй остановился возле ряда тел. Пожилой обозный Анудин положил сбоку тельце ребенка. – Звери, истинные звери, – словно продолжая его мысль, пробормотал дядька. – Детишек-то зачем было губить? Да и двух взрослых мимоходом прибили. Видят же, что доходяги. Ну вот чем они им помешали?

Митяй молча подошел к своим саням и достал из них лыжи. – Здесь в обозе их всего десять пар, по две в каждой! – кивнул он на повозки. – У тебя есть, кто пойдет со мной?

Чеслав, обтирая кровь с кинжала, посмотрел, как паренек проверяет ременную перевязь на широких лесных лыжах, и, подойдя к саням, вытащил еще одну пару.

– Атамана зовут Клещ. Основа его ватаги, еще до снега, сюда с Новгорода убежала, – отрывисто рассказывал дружинный. – Места, говорит, здесь богатые в округе, а по волокам купцов по воде много ходят. Селищ немало вокруг было, крепких таких и с хорошим достатком. Но лютый голод людишек сильно нонче подобрал, да и разбойные, как этот мне рассказал, тоже нужду терпеть стали. В город покамест не решились они идти, думали, что до весны-то им всего ничего переждать осталось. А тут вдруг зима задержалась, и жрать им совсем нечего стало. Вот и вышли они на дорогу, чтобы дождаться добычи. Пары бы саней им хватило с купцами и малой сторожей, дабы перебиться до тепла. Но а тут мы, вот как назло, шли. Четыре десятка и еще два человека всего у них было. Дюжину вы прибили, пятерых мы на мечи взяли. Два с половиной десятка теперь их осталось.

– Дядька Анкудин, впряжете в последние сани двух строевых коней из заводных и проедете по дороге три версты, – распорядился Митяй. – Там поляна будет большая, сани в круг ставьте и ждите нас. С вами большой десяток дружинных остается, никто не полезет, но вы все равно там сторожитесь. Ждите нас три дня, если мы вдруг не вернемся, то идите домой сами и с опаской.