пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели!»

Правда, привязанность к «другу» иной раз ставила царя в весьма затруднительное положение, например, когда приходилось давать положительный ответ разного рода ходатаям, которых Григорий попросту отправлял прямиком в Царское Село с рекомендательной запиской. Порой императору, несмотря на все его желание угодить старцу, было трудно с первого раза удовлетворить просьбы людей разных классов общества, которых Григорий счел нужным направить к нему.

Позднее царю удалось убедить Распутина направлять к нему ходатаев только в исключительных случаях, но все равно время от времени это происходило, и у монарха было несколько неприятных объяснений, когда Григорий стал также влиять на царицу в интересах своих протеже.

О том, до какой степени царь уважал и почитал Распутина, «спасителя» своего сына, можно понять по следующему рассуждению Григория, которое тот лично повторил монаху Илиодору: «Однажды Папа обнял меня за плечи и, пристально глядя, сказал: „Григорий, ты Христос, ты истинный Христос!“ Я улыбался, он снова повторил: „Да, ты Христос!“ В другой день сидели мы за столом, папа сказал мне: „Григорий, ходи чаще к нам, когда ты с нами, нам весело, легко, отрадно. Ходи, только ни о ком не проси меня. Ведь знаешь, я тебя люблю и всегда готов сделать все то, что ты скажешь, но мне бывает трудно иногда исполнять твои желания!“»

Следующий эпизод тоже очень характерен: однажды цесаревич за столом спросил: «Папа, правда ли, что Григорий Ефимович – святой человек?» Император повернулся к присутствовавшему придворному духовнику, отцу Васильеву, и попросил ответить цесаревичу. Растерявшийся священник объяснил довольно уклончиво и скорее отрицательно; тогда царь резко встал и прекратил беседу.

Политические идеи Распутина и его манера их реализовывать на практике были связаны с его крестьянским характером; в этом смысле Григорий Ефимович был настоящим представителем народа. Всеми своими манерами и привычками он оставался простым мужиком, он чувствовал то же, что его собратья, и понимал мысли и чаяния простого народа.

Особенно заметно это было, когда ему приходилось выбирать между войной и миром: Григорий Ефимович ненавидел войну так, как ее ненавидит простой народ, знающий, что именно ему придется в первую очередь нести ее тяготы и жертвы. Когда в 1912 году великий князь Николай Николаевич под влиянием жены-черногорки прилагал большие усилия, чтобы добиться от царя вмешательства в балканский конфликт, именно Распутин заклинал монарха воздержаться от этой авантюры.

– Подумай, что будет с тобой и с твоим народом, – сказал он тогда царю. – Твой дед помог болгарам сбросить турецкое иго; и как они отблагодарили за это нашу матушку-Россию? Благословили бы нас наши отцы, пролившие кровь ради этих татар, если бы ты их сыновей послал в этот крестовый поход? Предположим, мы победим! А дальше что? Это значит, что мы должны помогать нашим братьям-славянам! Но разве Каин не был братом Авеля?

Очевидно, что эта речь Распутина произвела на императора глубокое впечатление и сильно способствовала тому, чтобы Россия отказалась от вмешательства в балканский вопрос.

Когда в 1914 году надвинулась угроза войны, опять же Распутин самым энергичным образом представил ему мнение мужиков. К сожалению, старец не мог воздействовать на Николая лично. Он тогда лежал в тюменской больнице, тяжело раненный ударом ножа, нанесенным ему женщиной.

Едва он услышал, что вот-вот разразится война, как сразу отправил императору телеграмму с призывом во что бы то ни стало сохранять мир, что безумие из-за обид сербов развязывать мировой конфликт, который будет иметь самые тяжкие последствия. Но в этот раз его влияние не сработало потому, что он не присутствовал лично. Позднее Григорий Ефимович уверял, что если бы не лежал тяжело раненный, то сумел бы помешать началу войны.

До самой своей смерти Распутин выражал неприязнь к этому злу; он пытался убедить всех в необходимости немедленного заключения мира. Морис Палеолог передает странный разговор, который однажды состоялся у него со старцем по поводу войны:

«В коротких отрывочных фразах, с множеством жестов, он набрасывает предо мною патетическую картину страданий, которые война налагает на русский народ:

– Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот, слишком много разорения, слишком много слез… Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собою пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре… А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии, Господи Боже! искалеченные, однорукие, слепые! Это ужасно! В течение более двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе!.. <…> Видишь ли, когда народ слишком страдает, он становится злым; он доходит иногда до того, что говорит о республике… Ты должен был бы сказать обо всем этом императору».

В разговоре с князем Юсуповым, своим будущим убийцей, Григорий Ефимович сказал ему:

– Довольно войны, довольно крови! Давно пора это все закончить! Что же? Разве немцы нам не братья? Христос сказал, что мы должны любить своих врагов! А какая же это любовь? «Папа» не хочет уступать, и «Мама» заупрямилась в этом вопросе; явно кто-то дает им дурные советы! Кайзер! На нем лежит вина за войну, целую жизнь молиться, и того недостаточно, чтобы искупить это! Если бы не эта проклятая баба, всадившая мне в живот нож, я нашел бы способ помешать этому кровопролитию! В мое отсутствие ваши проклятые Сазоновы и прочие все испортили!

Политические цели войны были ему чужды, как и всей народной массе. Он знал только, что мужик идет на фронт подневольно, из страха перед жандармами. Его проницательность, похоже, однажды дошла до того, что он пророческим тоном объявил, что пролитая на этой войне кровь отольется страшной местью генералам, дипломатам и даже императору.

– Россия ввязалась в войну против воли Господа, – говорил он. – Горе тому, кто отказывается это признать! Чтобы услышать голос Божий, нужно слушать со смирением, но сильные раздуваются от гордыни; они считают себя слишком умными и презирают простых до того дня, когда с неба на них словно молния обрушится кара. Христа возмущают стоны, доносящиеся до него с земли русской. Генералы не переживают от того, что посылают на убой тысячи мужиков; это не мешает им есть, пить и богатеть. Но кровь жертв падет не только на них, она запачкает и царя, потому что царь – отец для мужиков! Я вам говорю: месть Господня будет ужасна!

Не сумев предотвратить войну, он, по крайней мере, старался