Поздно вечером, когда все закончилось, у отца начался жар. Мать всю ночь просидела у его кровати, пытаясь облегчить лихорадку. На утро состояние отца не улучшилось. Он впал в беспамятство и стал бредить. У него начался сильный озноб. Он был бледен и дрожал. Около полудня пришел доктор – человек с аккуратной седой бородкой, в поношенном костюме и маленьких круглых очках на умном лице. Осмотрев отца, он сказал, что его состояние крайне тяжелое. Доктор выписал лекарства и ушел, велев ни на шаг не отходить от отца, потому что от этого могла зависеть его жизнь. Не смыкая глаз, мать просидела рядом с отцом до следующего утра. Я сменил ее, насилу уговорив отдохнуть. Волнение и две бессонные ночи совершенно выбили ее из сил. Пока она спала, я ухаживал за больным отцом, давая ему лекарства и прикладывая ко лбу холодный компресс. К вечеру состояние отца как будто улучшилось. Он пришел в себя. Бледность кожи прошла, он стал разговаривать и даже сумел приподняться на кровати, когда мать кормила его похлебкой. Но затем отцу вновь сделалось хуже. Жар стал еще сильнее. Отец словно горел изнутри. Не помогали ни лекарства, ни холодный компресс. Я бросился за доктором. Несмотря на поздний час я принялся барабанить в дверь его дома, а когда мне открыли, я дал понять, что не уйду, если доктор не пойдет со мной.

Повторно осмотрев отца, доктор заключил, что его состояние ухудшилось и было критическим.

– Увы, мы не в силах ничего поделать, – сказал он моей матери. – Медицина здесь бессильна. Остается лишь надеется, что организм вашего мужа достаточно силен.

Последующие несколько суток прошли как в дурном сне. Мы с матерью и Мирой поочередно дежурили у постели отца, делая все возможное, чтобы сбить жар. Дни и ночи смешались. Мы мало спали, мало ели и почти не разговаривали друг с другом. Когда жар, наконец, спал и отец попросил оладья с вареньем, мать разрыдалась от счастья.

Еще несколько недель потребовалась на то, чтобы отец окреп и поднялся с постели. Болезнь отняла все его силы. Для восстановления нужны были деньги на лекарства, и я впервые за многие месяцы переступил порог мастерской. Меня встретило привычное слуху тиканье часов, которое я знал с первых дней своей жизни и которое всегда любил. Но вместо радости странное чувство тоски овладело мной. Словно, возвращаясь к ремеслу отца, я отказывался от мечты.

Помню, как сев подле рабочего стола, я долго бессмысленно разглядывал свои руки. Неужели и в самом деле мое предназначение было стать часовых дел мастером? Неужели вся моя жизнь пройдет здесь, в этой самой мастерской? Я почувствовал, как начинаю задыхаться. Мне хотелось бежать прочь. Но какая-то сила удерживала меня на месте. Быть может, то был стыд. Мне было стыдно за свои мысли. Какое право имел я отвергать то, чем так дорожил мой отец? Почему я решил, что могу идти другим путем? Все мои мечты были несбыточны. Все устремления – туманны. Голова моя была забита фантазиями. Еще недавно я был счастлив работать в мастерской вместе с отцом, а теперь желал сбежать оттуда. Неужто жизнь в поместье консула и в самом деле изменила меня? Мне вспомнились слова отца о консуле и Тирре.

«Они люди из другого мира», – сказал отец.

Значение этих слов я понял лишь теперь.

Наши с Тирром веселые проделки, огромное поместье консула со всеми его тайнами, учеба, новые знакомства – все это так захватило меня, что в круговороте событий я поверил будто нашел новую жизнь. Но то была не моя жизнь, а жизнь Тирра. Я осознал это после нашей ссоры с ним. Мы с Тирром были слишком разными. Мы были людьми из разных миров. Наша ссора была не случайностью, а неизбежностью. Рано или поздно это должно было произойти. Я не винил Тирра, не винил и себя. Просто его место было в поместье, а мое здесь – в мастерской.

* * *

За несколько дней работы в мастерской мне удалось отремонтировать старые карманные часы на серебряной цепочке, которые отец давным-давно купил за бесценок в какой-то барахолке. Я почистил их и довольно выгодно продал на городском базаре одному пузатому мужчине в новеньком костюме и до блеска начищенных ботинках. Вырученных денег хватило на то, чтобы купить лекарства для отца, муки и молока.

* * *

Чтобы не скучать в одиночестве, вместе с собой в мастерскую я приносил Эрудита. Он наблюдал за моей работой с чрезвычайным любопытством и на второй день попросил взять из городской библиотеки книги по механике. Хотя безудержная тяга Эрудита к наукам и отвлекала меня – ведь я постоянно должен был переворачивать листы – она приносила и много полезного. Очень скоро Эрудит начал давать дельные советы, благодаря которым мне удалось наладить перезвон больших настенных часов и ровно в полдень они вновь стали заливать мастерскую звучной трелью.

По временам к нам присоединялась и Мира. Всякий раз она являлась со своей любимой куклой и коробкой, набитой пестрыми тряпками, украшениями и игрушечной посудой. Мирра устраивалась на другом краю стола, аккуратно раскладывала все свои ценности и начиналась игра. Все бы ничего, но главным героем в играх Миры неизменно оказывался Эрудит. Как правило, он становился мужем куклы. Не помню имени этой куклы, но хорошо помню ее ярко размалеванное лицо, круглые удивленные глаза, облезлые волосы и широко распахнутые руки. Мира наряжала куклу в костюм невесты, Эрудиту же доставалась украшенная ленточками шляпа жениха. Заканчивалось дело свадьбой, цветами и поцелуями. Эрудит был не в восторге, но противиться Мире не решался. Да это было и бесполезно.

* * *

Я работал в мастерской, когда снаружи послышался топот копыт и шум повозки. Решив, что приехал доктор, я продолжил заниматься своим делом. Спустя минуту до меня донесся голос матери. Я едва успел накрыть Эрудита куском старой ткани, когда дверь мастерской отворилась. На пороге стояла моя мать. Вид у нее был совершенно растерянный.

– Уалий, к тебе гость … – сказала она.

Не успел я что-либо сообразить, как в дверном проеме появился человек. Я не мог поверить своим глазам. То был консул!

– Приветствую тебя, Уалий, – обратился консул ко мне. – Могу я войти?

– Разумеется, – ответил я, поднимаясь ему навстречу.

Переступив порог, консул остановился и огляделся по сторонам. Неизменный серый китель. Гладко выбритый череп. Крепкие лобные кости, поражавшие причудливой анатомической формой. Руки неподвижно свисали