— Эй! Ты зачем это сделала?!

Я встал, потом сел. Потом разжал и сжал кулаки. Нет, я ее точно придушу!

— Ты перестал меня слышать, вот зачем. Я здесь не для того, чтобы сделать за тебя всю работу, Воробышек. Не обнадеживайся зря. А станешь дуться, уйду и сам будешь возиться с рефератом, понял?

Мы смотрели друг на друга. Точнее, она на меня, а я на ее грудь, где за пазухой джинсового комбинезона лежал мой пульт. Черт, было бы там, что щупать, может, и полез бы отобрать. А так только зубы клацнули и челюсти заходили, представляя, как я все-таки отращиваю клыки, чтобы выпить из Уфимцевой всю ее ядовитую кровь.

Я встал. Она тоже. Сказала, упрямо вздернув подбородок, вдруг достав пульт и опустив его передо мной на стол.

— Я не шучу, Воробышек. Включишь плазму, и я уйду. Выбор за тобой. Я сейчас не сплю, потому что хочу тебе помочь и если тебе на это плевать, то и мне плевать на тебя тоже!

Надо же. Какими ледяными у Зубрилки, оказывается, могут быть глаза и твердым голос. Вот сейчас и не скажешь, что она мелкая, упрямая и доставучая.

— Мне это неинтересно.

— Сочувствую.

— Непонятно.

— Поправимо.

— И ни к черту не нужно!

— Сомневаюсь!

— А все ты!

— Взаимно!

Я зашвырнул пульт в угол дивана и уселся, закинув руки за голову, почувствовав вдруг, что еще чуть-чуть, и дотянусь до девчонки.

— Ладно, Уфимцева, — выдохнул, — говори с чего начинать!

Уфимцева тоже села и развернулась к столу. Не знаю, о чем она думала, но на меня не смотрела.

— Я повторю то, что ты не услышал, еще раз. И, пожалуйста, Иван, будь внимателен.

— Попробую. Давай уже!

— Как я сказала, уравнение Больцмана очень сложное, в нем фигурирует пятикратный интеграл столкновения и все происходит в семимерном пространстве: время, три координаты и три скорости. У нас с тобой всего ночь, чтобы сдать доценту реферат. Я сделаю основную работу, но и ты должен понимать, о чем идет речь. Не забывай, что отвечать Софии придется тебе, а она спросит, я ее знаю. Никто не заставляет защищать докторскую, ты обычный студент, но разобраться в понятиях не помешает. Я уверена, что в этой части у тебя имеются пробелы.

Уфимцева взяла со стола карандаш, открыла одну из своих книг, нашла нужную тему и пробежалась по абзацам, делая на полях легкие пометки графитом. Так же сделала и со второй книгой, и с третьей. В рюкзаке оказался толстенный англо-русский словарь физических терминов, и она переложила все книги на край стола.

— Вот, держи! После того, как ты все это внимательно прочтешь — на самом деле там не так уж много, не пугайся, — мы поговорим о гипотезе, и о паре общих мыслей, которые я собираюсь озвучить в реферате.

— Надеюсь, ты не собираешься выставить меня идиотом и это не будет похоже на твой доклад перед всем курсом, который никто не понял? Потому что если так, то лучше сразу забить.

— Скорее не захотели понять, — спокойно возразила Зубрилка. — Не бойся, я постараюсь не углубляться и разверну вопрос в пределах общеобразовательных рамок. Все подготовлю и помогу тебе сориентироваться.

— Ты меня переоцениваешь, Уфимцева. Я запросто потеряюсь в этих дебрях.

— Ничего подобного, — девчонка все-таки подняла взгляд, на миг сощурив свои голубые глаза. — Это ты недооцениваешь, Воробышек.

С губ сорвался смешок.

— Себя? Вот уж это вряд ли. Я вполне себе знаю цену.

Но Уфимцева вновь смогла меня удивить, вмиг вернув с небес на землю.

— Меня, Ваня. Я найду тебя и не дам потеряться, если ты только захочешь.

Слова прозвучали неожиданно двояко, как-то излишне лично, и в ее глазах мелькнуло смущение, но она тут же его скрыла.

— На самом деле, — сказала, — прежде попытайся вникнуть, что в основе мира лежит молекулярно-кинетический синтез, согласно которому происходит постоянное взаимодействие частиц — атомов и молекул. Исходя из движения этих частиц и строится общая теория, которая совмещает в себе первое и второе начало термодинамики.

Ну, не такой уж я динозавр, как ей кажется.

— Это мне понятно, чего не скажу о гипотезе. Я сижу над этой мутью весь вечер, пытаясь понять: нафига мне тепловые потоки газов и разная скорость молекул?

— Тогда представь, что все уже закончилось. Что ты когда-то уже все это учил и знаешь, осталось только вспомнить. Так легче справиться с задачей, исчезает нервозность.

— То есть?

— Что завтрашний день прошел или его вообще никогда не было.

— Но это же невозможно.

— Почему? Вполне возможно, если взять за отправную точку другую координату.

— Объясни.

— Например, в сравнении с Вселенной нас не существует.

— Как это?

— А вот так. Наша жизнь настолько коротка — всего человечества, что по меркам предполагаемого возраста Вселенной — мы даже не секунда и не миг. А значит, по сути нас почти нет. Зачем нервничать?

— Хм. Печально.

— Как сказать. Но если мы вспомним срок жизни бабочки-однодневки, то в сравнении с ней мы почти Боги, обладающие вечной жизнью. Вот ты — Бог.

Ну хоть что-то приятное за вечер. Я довольно оскалился, потянувшись, как кот.

— Продолжай, Уфимцева, мне нравится.

На колени бухнулся тяжеленный словарь, согнув меня пополам.

— Обойдешься!

— Продолжай, Уфимцева, мне нравится.

На колени бухнулся тяжеленный словарь, согнув меня пополам.

— Обойдешься! Учи основы мироздания, Демиург-недоучка! Прежде, чем воображать!

Апрель непредсказуемый месяц. Весь день светило солнце, а ночью пошел дождь. Зашуршал за окном, замельчил в стекло несмелой моросью, а потом и застучал в подоконник крупными каплями — по-весеннему уверенный и спокойный, разгоняя тишину в квартире, в которой мы с Уфимцевой уже четыре часа кряду штудировали гипотезу Больцмана, разбирая ее по винтикам.

Я рассмотрел термины и прочел о теории почти все, что отметила Зубрилка в трудах по физике и даже на удивление кое-что запомнил. Уфимцева легко отвлекалась, очень точно объясняя мне материал, и так же легко набирала текст реферата. Стучала тонкими пальцами по клавиатуре, почти без пауз, сидя на стуле удивительно прямо и, казалось, не моргая. Я поймал себя на том, что смотрю на нее. Не знаю почему. Вот только что читал о фазовых потоках и кривой, о том, что в гипотезе австрийца не все идеально, и вот мой взгляд снова возвратился к девчонке…

Может, это ночь виновата, что на ум приходят странные мысли о симпатичных ботаншах? Да, наверняка ночь, иначе с чего бы вдруг рассматривать Уфимцеву в таком ключе? Это же мелкая мисс Уникум, совершенный ум современности и завтрашний нобелевский лауреат, если верить декану Крокотухе и профессору Белоконеву. Скучная зануда и синий чулок, как все ботаники. Во всяком случае, раньше я именно так о них и думал. Просто непривычно понимать, что сейчас в моей квартире девушка, мы с ней одни и… учим физику? Серьезно?