— Сам дурак!

Честное слово, получилось как-то само собой, но когда рука Воробышка чуть не вцепилась в шевелюру, я на бегу схватила с кресла подушку, запрыгнула на соседнее и от души натрескала Воробышка по офигевшему Клюву. Волосы у парня встали дыбом.

— Что?! — гляделки потрясенно моргнули. — Да ты совсем, что ли, страх потеряла, Уфимце…

Н-на! Подушка просвистела над моей головой и впечаталась в изумленную физиономию еще раз. А нечего зевать! Подумаешь, мордаха симпатичная! Отбросив подушку, я перепрыгнула через журнальный столик (хорошо быть легкой) и помчалась на кухню.

М-да. Не очень мудрое решение. Там-то меня разъяренный Птеродактиль и зажал.

— Ой, гляди, Вань! Там в окно кто-то смотрит! Кажется, к малышу Карлсон прилетел!

Воробышек отвлекся всего на секунду, но мне хватило. Юркнув под накачанным трицепсом, я выскочила из кухни, влетела в комнату и… взвилась в воздух, наконец-то пойманная длинными и сильными руками Воробышка. Но поймав меня, парень споткнулся о тапок, и мы вместе с ним шлепнулись на диван, опрокинув на пол поднос с чашками и остатками кофе. Стали бороться, пока мои собственные руки не оказались заведены за спину, а Ванька, пыхтя от злости, лежал на мне.

— Поймал! К малышу, значит…

Волосы растрепались, очки слетели, парень был вдвое тяжелее, но просить отпустить и слезть с меня гордость не позволила. Так и смотрели друг на друга, соприкасаясь грудью и почти соприкасаясь лицами. Прошла минута. Дыхание замерло, а злость вдруг сошла на нет. Даже в полутемной комнате и без очков, я видела, как внимательно Воробышек меня рассматривает…

Может, решает, как лучше из этого положения душить? Или размышляет, из чего бы сподручнее свернуть кляп? А может… Я сглотнула. Может быть, он собрался… Нет, не может быть! Но сердце вдруг встрепенулось и застучало в груди. К щекам мгновенно прилила кровь. И снова (честное слово, это не я! Просто Ванька тяжелый!) губы сами раскрылись на тяжелом вдохе.

Голос у Воробышка охрип, и дыхание тоже. Пальцы парня на моих запястьях сжались туже.

— Что, Зубрилка? Чего замерла? Ждешь, что я тебя поцелую?

— Что?

— Ну, как же, такой шанс, я не слепой. Будешь потом своим друзьям-ботанам хвастаться, кто тебя целоваться учил. Ты же у нас по всем статьям неопытная, я прав?

Язык онемел, и парень ответил сам.

— Вижу, что прав. Ну, нет уж, Уфимцева, не надейся, — Ванька вернул мне тонкую ухмылочку. — Мне и без тебя девчонок хватает, и куда отзывчивее. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я? И если бы не твои дурацкие рефераты, я бы сейчас…

Он не закончил, но я и так догадалась, чем бы он сейчас занимался и с кем.

Понимала ли я? Да уж, конечно!

— Да на здоровье!

— Непременно.

— Это ты не мечтай!

— Ха-ха, насмешила, — и ведь действительно посмеялся.

— Почему же тогда не слезешь с меня? Клюв!

— Боюсь, что сбежишь и еще одного хомячка придушишь. Злодейка! Может, тебя связать, чтобы мир обезопасить?

Я завозилась под парнем, и устало сказала:

— Отпусти. Никого я не придушу. — И отвернулась. Совсем. Надоел он мне, даже настроение испортилось.

Ванька отпустил. Сполз с меня, а следом и с дивана.

— Твою мать… — выругался, увидев на светлом ковре кофейную жижу и разбитые чашки. — Теперь убирать надо, — сказал, — иначе Илюха с меня три шкуры спустит. Вставай, Уфимцева! — Воробышек поднял с пола очки и положил их возле моего плеча. Посмотрел с досадой и укором (видимо, и правда, не мог мне девчонок простить). — Бери тряпку в руки, будем заметать следы твоего неудавшегося преступления.

Пол и ковер мы скоблили минут пятнадцать, и еще столько же наводили порядок после нашей беготни. А потом я пошла в кухню и сделала себе один кофе и один большущий бутерброд. Нагло все слопав, вернулась в комнату и забралась на диван — подальше от Воробышка, который (ну, надо же!) заканчивал читать физику!

— Вкусно? — с завистью и злостью спросил Ванька.

— Не очень. Мало! У тебя тут с голоду помрешь. Одно из двух: или ты жадина, или лентяй!

— Или кто-то много ест.

— Все-таки жадина, — невесело констатировала факт и съела последний кусочек.

— Много болтаешь, Зубрилка. Ты мне мешаешь учить.

Ой-ой-ой, какие мы правильные. Так и захотелось навредничать.

Нащупав пульт, я включила телевизор и нашла в памяти канала нужную передачу. Сделав звук погромче, откинулась на подушки.

— Да, расслабься, малыш. Все равно для того, чем ты собирался заняться с Рыжей, много ума не надо! Хватит и птичьего ай-кью. А «Тачка на прокачку», между прочим, я тоже люблю смотреть! Я бы на колеса этого мустанга литые диски со спиннерами поставила и модифицировала двигатель. Добавила бы трубчатый коллектор с расчетом на высокие обороты, чтобы мощность увеличить, а перед турбиной — дополнительную камеру сгорания, как на гоночных автомобилях «Формулы 1». А еще бы двери от Ламборгини, чтобы откидывались вверх. О! И Сабвуферы! Вот сабвуферы точно! И можно на трек! И не пялься на меня Воробышек, не собираюсь я тебя травить. Нужен ты мне, как дохлый хомячок зоопарку…

POV Воробышек

Это звонок. Настойчивый телефонный звонок, но мозг не хочет просыпаться. Ему продолжает сниться какая-то чушь. В этой чуши я стою на учебной кафедре у доски, в костюме тройке с галстуком, свечусь от счастья, как новая копейка, и сыплю формулами направо и налево, как последний затюканный ботан. А во всей аудитории присутствует одна лишь Уфимцева. Сидит королевой в первом ряду — мелочь в очках, и одобрительно кивает головой: «Правильно, Ваня. Молодец, Ваня…»

Тьфу, черт!

Я не могу открыть глаза, но протягиваю руку и нащупываю сотовый. Подношу к уху.

— Алле…

А в ответ тишина.

— Клон, если это ты — отзовись или иди к черту. Я всю ночь не спал.

— Где Катя?

Что у брата с голосом? Связки, как натянутые гитарные струны. Катя? Какая Катя?! Но голос в трубке звучит удивленно и неожиданно звонко, и я прошу, накрыв глаза ладонью.

— Фигасе! Клон, что за шутки? Тебе что, одно яйцо отрезали? Не звени…

— Это кто? — динамик вдруг отзывается громко и требовательно, и я догадываюсь сквозь полудрему — не брат.

— А ты кто?

— Эй, я первый спросил!

— А я второй.

— Где Катя?! Я тебе сейчас сам яйцо отрежу, козел, если не ответишь! И не только яйцо! Я спрашиваю, где Уфимцева?

Ах, Уфимцева. Я убираю ладонь и приоткрываю глаз — девчонка спит, повернувшись ко мне лицом, сдвинув к себе все подушки. И это я — жадина?

— Слушай, парень, ты за разговором следи. Я ведь могу и обидеться. Не ори, спит твоя Катя. Разбудишь.