Евгений вложил клинок в ножны и медленно пошел назад.

– Беги, – еще раз сказал Сухоруков.

Соловьев развернулся и побежал. Александр улыбнулся опешившему Борису и исчез.

* * *

Славка скинул с себя девицу и отпрыгнул. Споткнулся и упал. Он понял, что встать времени нет, и, чтобы возможная опасность была перед глазами, быстро перевернулся на спину. Там никого не было. Каска каким-то образом удержалась на голове, и фонарь высвечивал только темноту. Вячеслав немного отполз на спине и встал. Он слышал смех пьяных подростков и голос потаскушки, опозорившей его в тот день.

Слава пошел по стенке. Голоса из темноты то затихали, то звучали с удвоенной силой.

– О, женишок мой! – вскрикнула девица.

Прудников напрягся. Он услышал еще один голос. Среди гогота пьяной молодежи едва был различим детский голосок напуганного мальчика.

– Ну что, будем жениться?

Славка передумал убегать. Он быстрым шагом пошел на голоса. Вдруг все стихло. Прудников замер. Сделал неуверенный шаг и попал во двор, залитый солнцем. Скамейка у подъезда была пуста. Славик выдохнул, но шорох в кустах заставил его посмотреть в ту сторону.

– Не надо!

– Покажи свою пипиську! – потребовала девушка и ударила мальчика по лицу.

Она навалилась на ноги жертвы, а два парня держали руки. Прудников понял, что этот мальчик он сам.

– Оставь его, сука!

Славка и сам не ожидал, что эти слова выскочат раньше, чем он подумает. Было поздно. Светка… Ее точно звали Светка. Светка подняла голову на помешавшего им веселиться.

– Че ты сказал, дядя?

В обычной ситуации Прудникова едва бы напугали три обкуренных подростка, но сейчас он испугался. Его затрясло, и он потянулся за топором. После того, как не обнаружил топора, ему стало страшно по-настоящему. Славик стоял голый в собственном дворе перед озлобленной молодежью.

– О, да у тебя женилка что надо, – произнесла девушка. – Дашь потрогать, дядя?

– Даст, куда он денется.

Два парня вышли из кустов, и в следующий момент они оказались в темном коридоре шахты. Славик снова ощупал себя. Одежда на месте, каска с фонарем на голове. Он попятился. Кто-то стоял за спиной.

– Покажи пипиську, дядя! – рявкнула девица.

Славка выхватил топор и развернулся. Твари исчезли. В свете фонаря лежала Ольга. Она была мертва.

«Поздравляю, – прозвенел в голове голос Соловьева, – пока ты здесь берег свой член, жена друга окочурилась».

Прудников подошел к девушке, попытался нащупать пульс. Ольга определенно была мертва.

«Зато твоя пиписька жива».

Это был голос Светы. Вячеслав, не дождавшись, пока тварь появится, побежал.

* * *

Борька то терял сознание, то снова приходил в себя. Он находился в собственной квартире у кровати со спящей проституткой.

«Что я мог ей там порвать?»

«Это месячные, придурок!»

«Она ранена! Надо вызвать «Скорую»! Срочно!»

«Психушку себе вызови! Он у вас вообще баб видел?»

И тут же раздавался смех. Смех пьяной женщины.

Борька открыл глаза. Снова эта шахта. Черные грязные коридоры злополучной шахты, от которых его воротило. Сознание стало настолько чистым, что Шувалов даже засомневался в своей физической неполноценности. Ему казалось, что сейчас встань он, то сможет даже побежать, размахивая руками. Обеими руками, черт возьми! Но нет! Он поднимал культю левой руки с пропитанным кровью бинтом на конце и снова терял сознание.

Ему виделись парни, смеющиеся над ним. Пьяная девка, орущая о месячных. Все повторялось и было до отвращения знакомо. Комок рвоты подступил к горлу, обжег кислотой глотку и выплеснулся из него ядовитой вонючей жижей. Он уперся тогда еще двумя руками в прикроватную тумбочку и отдышался.

– Он у вас баб, что ли, не видел?

«Заткнись! Сука, заткнись!»

– Это месячные, придурок!

«Заткнись! Сука, сука, заткнись, проклятая сука!»

Его снова вырвало. Только теперь обожгло все нутро, будто его вывернуло наизнанку. Борьку рвало кровью. Он запаниковал. Смех друзей и вопли пьяной девицы стихли. Только что-то клокотало внутри него. Будто что-то оторвалось и билось в поисках выхода.

«Я умираю», – подумал Борька и поднял голову в поисках друзей. Его мутный взгляд наткнулся на выход из комнаты. Спасительный выход. Он вытер рот и подбородок от крови и пошел к двери. Борька уперся в дверной проем. В глазах стало совсем темно. Когда дверь ударила по пальцам и левую руку пронзила боль, Борька прозрел. Он не умирает, он уже мертв!

Чернота тоннеля была роднее, чем свет комнаты из его прошлого. Рука ныла. В том месте, где ее не было, она болела, словно ее переехал гусеничный трактор. Ногу он вообще не чувствовал.

«Какого хрена я вообще здесь сижу?»

Вероятность того, что здесь кто-нибудь пройдет, была минимальной. А если встать и пойти по тоннелю вверх? Шанс кого-то встретить может и не появиться, но вот вероятность сдохнуть была велика. Так что ради этого стоило и попробовать. Чем подыхать здесь, пролеживая бока, лучше умереть в движении. Так говорила его бабушка. И она, черт возьми, была права.

Шувалов попытался встать. Но чертова нога не давала ему пошевелиться. Два черенка, туго примотанные к ноге веревкой, немного сковывали движение не только самой ноги, но и всего тела. Он хотел отвязать их, но передумал. Тогда сломанные кости снова разъедутся, причиняя жуткую боль.

Борька еще раз попробовал встать. Он подобрал под себя здоровую ногу, покрепче уперся правой рукой в стену и рывком встал. Огромное усилие на правую ногу привело к сковыванию мышц. Еще рывок, и Боря все-таки встал. Когда-то здоровая нога теперь ныла не меньше сломанной. Если откажет и она, то все…

«А если я снова потеряю сознание?»

– Держись, дружище.

Кто-то сильно взял его за локоть.

Сережка знал, что за ним наблюдают. Федька это или Наташа, он не знал, но присутствие призраков он просто чувствовал. Уверенность в том, что их хотят убить воспоминания, сошла на нет. Теперь появление призраков и воспоминаний он мог объяснить тем, что человек перед смертью вспоминает то, за что ему особенно стыдно, за что его до сих пор гложет совесть. Кто-то вспоминает потрепанный журнал, украденный из читального зала, кто-то слепых котят, копошащихся в мешке на берегу пруда, а кто-то вещи и посерьезней. Например, групповое изнасилование слабоумного. Серега жутко боялся разоблачения и тогда, почти десять лет назад, и сейчас. Он не знал, имеют ли подобные дела срок давности. Это не столь важно. Его совесть окончательно стирала все сроки давности и изводила его, будто он совершил это вчера. Сергей даже почувствовал легкое похмелье, как тогда, хотя вчера не выпил ни грамма.