которая поддерживала порядок среди его детворы. Порядок ей удавалось поддерживать идеальный, поскольку большую часть времени был слышен лишь скрип старательных перьев по бумаге, под аккомпанемент кваканья лягушек на болоте.

Несмотря на то, что мы с сестрой начали учиться одновременно и вместе делали успехи, родители не хотели, чтобы я бралась за изучение новых предметов так же быстро, как это делала Фетчке. Они считали, что мне нельзя много учиться из-за слабого здоровья. Поэтому, когда у Фетчке был урок русского языка, меня просили пойти поиграть. С сожалением вынуждена признать, что в этих случаях, как и во многих других, я была непослушна. Я не ходила играть, я смотрела и слушала, как Фетчке репетирует урок дома. И однажды вечером я украла русский букварь и отправилась в одно укромное местечко, о котором я знала. Это была кладовая, где хранились сломанные стулья, ржавая утварь и сушёные яблоки. Никто бы не стал искать меня в этой пыльной дыре. Там действительно никто не искал, зато искали во всех остальных местах – и в доме, и во дворе, и в сарае, и на улице, и у наших соседей; и пока все искали и звали меня, и рассказывали друг другу, когда видели меня в последний раз, и что я тогда делала, я, Машке, склонившись над украденной книгой, повторяла русский алфавит, произнося буквы так, как их произносила моя сестра; и прежде чем моё убежище нашли, я уже могла произнести по буквам Б-О-Г и К-О-З-А. Я ничего не имела против того, чтобы меня поймали, потому что у меня было новое достижение, которым я могла похвастаться.

Я помню, что повсюду валялся всякий хлам, помню высокий сундук, служивший мне столом, и голубую стеклянную масляную лампу, которая освещала мои тайные старания. Помню, как меня привели оттуда в комнату, где при свете свечей собралась вся семья, и как их сбила с толку моя декламация простых слов Б-О-Г и К-О-З-А. Меня не отругали за то, что я пряталась вместо того, чтобы спать, и на следующий день мне разрешили присутствовать на уроке русского языка.

Увы, уроков оставалось не так уж и много. Задолго до того, как мы исчерпали знания реба Исайи, нам с сестрой пришлось покинуть нашего учителя, потому что финансовое положение семьи начало ухудшаться, и от такой роскоши, как учёба, пришлось отказаться. Исайя Писарь успел позаниматься с нами в общей сложности около двух семестров, в течение которых мы учили идиш, русский язык и немного арифметики. Но какой толк был в том, что мы умели читать, если в нашем доме не было никаких книг, кроме молитвенников и другой религиозной литературы, которые были написаны в основном на иврите. Своему умению писать мы тоже находили мало применения, поскольку написание писем не было повседневным занятием, а о том, чтобы просто попрактиковаться в письме мы как-то не подумали. Однако, наш добрый учитель, который гордился нашими успехами, не позволил нам забыть всё, чему мы у него научились. Книг он нам одолжить не мог, потому что у него самого их не было, но что он мог сделать, он сделал – написал для каждой из нас красивый «образец», который мы могли переписывать снова и снова, время от времени, и не терять навыка.

Странно, что я забыла изящные предложения моего «образца», ибо я переписывала их бесчисленное количество раз. Текст был в форме письма, написанного на прекрасной розовой бумаге (у моей сестры на голубой), целая страница чёрточек, переходящих в полукруги, и всё это без каких-либо направляющих линий. Почерк, конечно же, был идеальным, в наилучшем исполнении Исайи Писаря – и выраженные с его помощью чувства были исключительно благородны. От лица ученицы средней школы на каникулах я писала своим «уважаемым родителям», чтобы заверить их в своём благополучии и рассказать им, как, даже наслаждаясь радостями жизни, я всё же тосковала по своим друзьям и с нетерпением ждала возобновления учёбы. Всё это было написано наполовину на идише, наполовину на немецком языке, и звучало совершенно непривычно для Полоцка. По крайней мере, я никогда не слышала, чтобы так разговаривали на базаре, когда я ходила туда, чтобы купить себе семечек на копейку.

Вот и всё образование, что я получила в России. Планы моего отца рухнули по причине затянувшейся болезни обоих моих родителей. Все его надежды вывести детей за пределы интеллектуальных границ Полоцка были растоптаны бедностью – чудовищем, явившим нам свой грозный лик в тот самый момент, когда мы с сестрой встали на путь более широких возможностей.

У нас был лишь один шанс, впрочем, и его мы быстро лишились, продолжить учёбу, несмотря на семейные трудности. Рав[4] Ложе, услышав из разных источников, что у Пинхаса, зятя Рафаэля Русского, были две умные девочки, чьи таланты растрачивались попусту из-за отсутствия обучения, он очень этим заинтересовался и послал за нами, чтобы самому убедиться, есть ли в сплетнях доля правды. По странной прихоти памяти я ничего не помню ни об этой важной беседе, ни о самом деле в целом, хотя тысяча мелочей того периода вспоминается мгновенно, поэтому я рассказываю эту историю со слов моих родителей.

Они рассказали мне, что рав поставил меня на стол перед собой и стал задавать много вопросов, поощряя меня задавать вопросы ему. Реб Ложе в результате этой беседы пришел к выводу, что я непременно должна учиться в школе. Как мы знаем, государственных школ для девочек не существовало, но обучение нескольких учеников в одной частной школе оплачивалось за счет нерегулярных взносов из городских фондов. Реб Ложе заручился в моём деле влиянием своего сына, который, в силу занимаемой им должности в муниципалитете, имел право голоса в решении вопроса о выделении денежных средств. Но несмотря на то, что он красноречиво просил принять меня в городскую школу, сын рава не смог добиться согласия своих коллег, и крошечная щель в двери возможностей плотно захлопнулась прямо перед моим носом.

Отец не помнит, на основании какой формальности моя кандидатура была отклонена. У моей матери сложилось впечатление, что мне, очевидно, отказали из-за религиозной принадлежности, власти не желали выделять средства на обучение еврейского ребенка. Теперь уже неважно, по какой причине это случилось, влияние на меня оказал результат. Я осталась без учителя или книги в тот момент, когда мой разум был наиболее активен. Я осталась без пищи, когда надвигался голод роста. Мне оставалось только думать и думать без цели и без средств, чтобы разобраться с содержанием