и обнюхивая друг друга; и когда маленькое стадо Мишки собиралось полностью, он в облаке пыли начинал свой путь из города.

Глава VI. Древо познания

История показывает, что во всех странах, где евреи имеют равные права с остальными людьми, они теряют страх перед светской наукой и учатся нести свою древнюю религию из века в пробужденья век, по пути не отбрасывая ничего, кроме того, что перерос их растущий дух. В странах, где прогресс можно купить лишь по цене отступничества, они затворяются в своих синагогах и воздвигают стену крайней обособленности между собой и соседями гоями. Никогда не бывает еврейской общины без своих учёных, но там, где евреи не могут одновременно быть и интеллектуалами и евреями, они предпочитают остаться евреями.

Сохранение в России средневековой несправедливости по отношению к евреям было причиной узости образовательных стандартов в Полоцке моего времени. Еврейское образование, как мы видели, сводилось к знанию иврита и литературы на иврите, и даже эти ограниченные образовательные ресурсы не распределялись между мужчинами и женщинами равномерно. В средневековом положении женщин в Полоцке образованию действительно не было места. С девочкой было «покончено», когда она научилась читать свои молитвы на иврите, понимая их смысл с помощью перевода на идиш, созданного специально для женщин. Если она могла поставить свою подпись на русском языке, умела немного считать и могла написать письмо на идише родителям своего жениха, то её называли wohl gelehrent – хорошо образованной.

К счастью для меня, идеалы моих родителей были куда более возвышенными. Моя мать, хотя и не выезжала из Полоцка, охотно приняла концепцию либерального образования, привезённую моим отцом из городов за пределами Черты. Она искренне поддерживала все его планы относительно нас, девочек. Мы с Фетчке должны были научиться переводить с иврита и говорить на нём так же, как и наш брат. Мы должны были изучать русский, немецкий и арифметику. Мы должны были отправиться в лучший пансион и получить основательное светское образование. Амбиции моего отца, после нескольких лет пребывания в просвещённых кругах, простирались далеко за пределы пансиона – так далеко, что невооружённым глазом из Полоцка и не увидишь.

Нашего первого учителя я не помню. Когда пришел наш второй учитель, мы уже умели читать длинные отрывки. Реб[3] Лебе не был великим учёным. Великие учёные не растрачивали свою учёность на простых девочек. Реб Лебе знал достаточно, чтобы учить девочек ивриту. Он был высоким и худым, остролицым, с жидкой заостренной бородкой. Борода заострилась от многократных поглаживаний и вытягивания вниз. Руки реба Лебе были большими, а борода – всего с полпригоршни. Пальцы ребе были длинными, а ногти, боюсь, не особенно чистыми. Пальто реба Лебе было выцветшим, как и его кипа. Не забывайте, что реб Лебе был всего лишь учителем девочек, а за обучение девочек никто не стал бы много платить. Но каким бы худым и выцветшим он ни был, ученицы ребе относились к нему с большим уважением и неустанно следили за движением его указки по мягкой странице с алфавитом или по замусоленной странице молитвенника.

Какое-то время мы с сестрой ходили на уроки к ребу Лебе в хедер, занятия проходили в пустой комнате на женской галерее, нужно было подняться по лестнице на второй ярус синагоги. Место было настолько шумным, насколько его могло сделать таким безрассудное расходование лёгочной энергии. Ученицы на скамье выкрикивали весь алфавит от алеф до тав*, получая в ответ одобрение, или недовольное ворчание ребе; в то время как дети, ждавшие в коридоре своей очереди, играли в «киску в углу»* и другие шумные игры.

Однако вскоре Фетчке и я стали заниматься частным образом у себя дома. Мы сидели по обе стороны от ребе, читая по очереди предложения на иврите.

Когда мы перестали учить отрывки наизусть, и реб Лебе начал открывать нам тайны, я так хотела узнать всё, что было в моей книге, что времени на уроке всегда было слишком мало. Я продолжала читать часами и после ухода ребе, хотя понимала примерно одно слово из десяти. Моим любимым чтением на иврите были псалмы. Стих за стихом я монотонно читала их нараспев, как учил реб Лебе, раскачиваясь в такт пению, так же, как и он. Так пролетала песнь Давида*, и так пролетали часы, когда я сидела у низкого окна, мир вокруг переставал существовать.

Я не помню, о чём я думала, я только знаю, что любила звук слов, их полное, глубокое и плотное звучание под медитативный напев реба Лебе. Моё произношение на иврите было очень хорошим, и я наловчилась имитировать выразительный акцент и интонации реба, чтобы моё чтение звучало разумно. Я имела представление об общей канве сюжета из нескольких псалмов, которые я на самом деле перевела, и, обращаясь к воображению за подробностями, я читала с таким воодушевлением, что несведущие слушатели могли даже увлечься моим выступлением. Мама говорит, что люди действительно останавливались за моим окном, чтобы послушать моё чтение. Я ничего подобного не помню, так что, полагаю, я мошенничала неосознанно. Я уверена, у меня не было неблагородных мыслей, когда я пела священные слова, и как знать, возможно, мои видения вдохновляли не меньше, чем видения Давида? Он был пастухом, прежде чем стал царем. Я была невежественным ребёнком из гетто*, но меня в итоге приняли в общество лучших, мне была дарована свобода всей Америки. Возможно, «то, из чего сделаны мечты» одинаково для всех мечтателей.

Когда мы приступили к чтению Книги Бытия*, у меня было большое преимущество – её полный перевод на идиш. Я добросовестно учила заданный на иврите отрывок, но мне больше не нужно было ждать следующего урока, чтобы узнать, чем закончится история. Я могла читать на идише сколько душе угодно, пока было светло. Я хорошо помню Пятикнижие*, средний по толщине том ин-октаво* в крошащемся кожаном переплете, и как эта книга сама открывалась в тех местах, где были картинки. Мой отец рассказывает, что однажды вечером, когда я ещё только училась переводить отдельные слова, он застал меня сидящей над Торой и посмеялся надо мной за то, что я притворялась, что читаю, после чего я стала увлечённо рассказывать ему истории об Иакове*, Вениамине*, Моисее* и других, которые я разгадывала по картинкам, с помощью отдельных слов, которые мне удавалось перевести то здесь, то там.

Было неизбежно, что когда мы принялись за изучение Книги Бытия, у меня стали возникать вопросы.

Реб переводит: «В начале Бог сотворил