– Возможно, Мэтью дополнит святилище Сары более высокотехнологичными устройствами, – рассуждала я вслух.

Не помешала бы бунзеновская горелка. Несколько перегонных кубов тоже. Я вдруг затосковала по лаборатории Мэри Сидни, прекрасно оборудованной по меркам конца XVI века. Я подняла голову, питая слабую надежду увидеть замечательные фрески, повествующие об алхимическом процессе.

Увы, фрески остались в замке Байнард. А здесь с веревки, натянутой между потолочными балками, свисали пучки засушенных трав и цветов. Некоторые из них были мне знакомы: стручки чернушки дамасской, разбухшие от обилия семян; островерхие цветки тысячелистника; длинные стебли коровяка, увенчанные ярко-желтыми цветами, за что их прозвали «ведьмины свечки»; стебельки фенхеля. Все их Сара знала по виду, вкусу, запаху и даже на ощупь. Их она применяла для заклинаний и оберегов. Сейчас это великолепие было серым от пыли, но трогать его я бы ни за что не решилась. Войдя в кладовую и увидев обломанные стебли, Сара бы не простила мне столь дерзкого вторжения в ее ведьмин мир.

Это помещение строилось как кухня и когда-то было таковым. Одну стену целиком занимал очаг с парой духовок, а кладовая находилась на чердаке, куда вела шаткая лесенка. Там я провела немало дождливых дней, устроившись с книжкой и слушая, как струи монотонно барабанят по крыше. Теперь там разместилась Корра. Приоткрыв один глаз, дракониха с ленивым интересом наблюдала за происходящим внизу.

Я вздохнула, отчего в воздухе закружились пылинки. Чтобы привести теткино святилище в надлежащий вид, придется израсходовать немало воды и изрядно попотеть. И если маме действительно было известно нечто такое, что поможет нам отыскать Книгу Жизни, связь с ее духом можно установить только здесь.

Послышался тихий звон. Он повторился.

Благочестивая Олсоп научила меня различать нити, связывать ими мир и ткать заклинания, которых нет ни в одном ведьмином гримуаре. Нити окружали меня постоянно и когда соприкасались, возникала эта странная музыка. Я протянула руку и подцепила пальцем несколько завитков. Голубой и янтарный – эти цвета связывали прошлое с настоящим и будущим. Я видела их и прежде, но только по углам, где те, кто не являлся прядильщиком, не могли случайно застрять между продольными и поперечными нитями времени.

Неудивительно, что в доме Бишопов поведение времени было иным, нежели в прочих домах. Связав голубые и янтарные нити в узел, я попыталась вернуть их на место, но они упрямо липли к моим пальцам, отягощая воздух воспоминаниями и сожалениями. Узел прядильщицы не мог исправить нагромождения здешних «неправильностей».

Тело взмокло от пота, хотя вся моя работа состояла из перемещения пыли и грязи с места на место. Я и забыла, насколько жарко в Мэдисоне в это время года. Взяв ведро с грязной водой, я толкнула вторую дверь кладовой, выходящую на задний двор, но она не поддалась.

– Табита, изволь подвинуться, – сказала я, посильнее напирая на дверь, чтобы заставить упрямую кошку отойти.

Табита совсем не по-кошачьи завыла. Сначала она отказывалась впускать меня в кладовую, теперь не желала выпускать. Кошачья логика была прямолинейна: я посмела вторгнуться в святая святых Сары и Эм.

– Я Корру на тебя напущу, – пригрозила я.

Табита сдалась. В щели мелькнула одна лапа, затем вторая. Табита освободила дверь. Сарина любимица не желала поединка с моим духом-хранителем, но чувство кошачьего достоинства не позволяло ей торопливо убежать.

Я распахнула дверь. Монотонно звенели насекомые. Неумолчно стучала кувалда. Грязную воду я выплеснула прямо с крыльца. Табита спрыгнула вниз и бросилась к Фернандо. Тот стоял, поставив ногу на пень для колки дров, и смотрел за работой Мэтью. Муж вбивал столбы для новой изгороди.

– Ему по-прежнему скверно? – спросила я, покачивая пустым ведром.

Стук разной тональности и интенсивности не умолкал уже несколько дней. Сначала Мэтью взялся чинить крышу, затем восстановил в саду все покосившиеся решетки для растений. Теперь настал черед обновления изгороди.

– Когда Мэтью делает что-то руками, его разум становится спокойнее, – сказал Фернандо. – Он может резать камень, упражняться с мечом, ходить под парусом, сочинять стихи, ставить эксперимент. Вид деятельности не столь важен.

– Он продолжает думать о Бенжамене, – вздохнула я.

Если так, неудивительно, что Мэтью искал отвлечения.

Фернандо повернулся ко мне. Невозмутимость не покидала его и здесь.

– Чем больше Мэтью раздумывает о своем сыне, тем глубже погружается в далекое время, где ненавидел себя и решения, которые принимал.

– Мэтью редко говорит об Иерусалиме. Он показал мне свой знак паломника и немного рассказал об Элеоноре.

Совсем немного, учитывая долгие годы, проведенные им в тех краях. Даже мои ведьмины поцелуи не могли поднять пласт столь давних воспоминаний.

– М-да… Прекрасная Элеонора… Ее смерть была из числа ошибок, которых он мог бы избежать, – горестно произнес Фернандо. – Ему ни в коем случае нельзя было отправляться на Святую землю ни в первый раз, ни тем более во второй. Политические интриги и кровопролитие – чрезмерное испытание для молодого вампира, да еще страдающего бешенством крови. Но Филипп тогда стремился закрепиться в Утремере и нуждался в каждом воине.

Средневековую историю я знала так себе, однако упоминание о государствах крестоносцев пробудили порядком забытый университетский курс. Кровавые столкновения, жестокая осада Иерусалима.

– Филипп мечтал создать там королевство манжасанов, но его мечтам было не суждено сбыться. Всего один раз он недооценил алчность теплокровных, не говоря уже об их религиозном фанатизме. Напрасно Филипп не оставил Мэтью в Кордове с Хью и со мной. От Мэтью тогда было мало толку и в Иерусалиме, и в Акко, и в любом другом месте, куда посылал его отец. – Фернандо с силой лягнул пень, сбив лепешку мха. – Бешенство крови может быть оружием, когда тебе нужен бездумный убийца, и не более того.

– Я так понимаю, Филипп тебе не нравился, – тихо сказала я.

– Со временем я научился его уважать. Но чтобы нравиться? Нет, – покачал головой Фернандо.

Недавно я и сама ощутила вспышки неприязни к Филиппу. Ведь это он сделал Мэтью ассасином, убивавшим тех, кого де Клермонам требовалось устранить. Иногда я смотрела на мужа, одиноко стоящего в предвечерний час, когда летние сумерки не торопились наступать, а тени от предметов становились все длиннее. Или видела его силуэт на фоне освещенного окна. Я чувствовала груз многовековой ответственности, давящий ему на плечи.

Мэтью загнал очередной столб в землю и поднял голову.

– Тебе что-то понадобилось? – крикнул он мне.

– Ничего. Просто вышла набрать воды.

– Пусть Фернандо тебе поможет, – сказал Мэтью, кивнув в сторону моего пустого ведра.

По его мнению, беременные женщины не должны носить тяжести.