Дружным ропотом сельчане поддерживают своего лидера.

– А вы? Ну подумайте, как может представитель советской власти говорить такую несправедливость?! Зачем вы пугаете хорошего человека и его детей? Да что вообще люди о такой власти подумают?!

Вольф бросает на председателя хищный взгляд (вот ведь говорящая фамилия!) и будто бы краем губ усмехается.

А он этого и добивается. Он же хочет, чтобы деревенские возненавидели советскую власть, чтобы разнесли вокруг черную весть о ее беззаконии. Чтобы озлобленные сельчане прогоняли раненых, чтобы немцев встретили, как освободителей…

– Климов, председателя – тоже.

Илья Михайлович сумрачно кивает. Ну конечно, для этого любой представитель советской власти – враг. Но опомнись, капитан! Ну хрен с ними, с мужиками! Но тут же два ребенка!

Мой полный отчаянной мольбы взгляд утыкается в отчужденное, холодное и полное решимости лицо капитана. Его глаза будто отвечают мне стальным блеском: «Это война. Здесь гибнут и невинные».

…У меня трясутся руки. Мы выводим жертв к деревенской свалке. Увязавшуюся следом толпу Херман отгоняет очередью из ППД поверх голов. Но отступившие за околицу жители все прекрасно видят.

Когда девушек грубо расцепили между собой и ударили сопротивляющуюся младшую, фельдшер не выдержал и бросился на Вольфа. Херман мгновенно среагировал ударом приклада по голове, и мужчина бесчувственным кулем рухнул под ноги лейтенанта.

Капитан сбил на колени председателя, Херман с глумливой улыбкой развернул лицом к себе блондинку и также заставил опуститься на колени. Она попыталась встать, но получила звонкую оплеуху; немец порвал платье, подставив солнечному свету маленькие девичьи груди. Он испытывает от процесса настоящее садистское удовольствие и жалеет только об одном: не дали времени опробовать девчонку, вдоволь насладиться наверняка еще девственным телом.

Младшая оказалась напротив меня. Она твердо посмотрела в глаза, плотно стиснула руки на груди и молча опустилась на колени.

У меня будто остановилось сердце. Нет, конечно, я понимаю, что от шальных пуль в бою могут погибнуть невинные, даже дети. И это война, и приказ есть приказ. Более того, особым распоряжением командования бойцам «батальона» разрешено уничтожение гражданских лиц всех возрастов и обоих полов. Но я трактовал его иначе. Женщины и даже дети берут порой в руки оружие и становятся врагом, которого нужно убить. Но сейчас…

Девушка вновь посмотрела на меня. Обычно перед расстрелом людям завязывают глаза, чтобы им не было так нестерпимо страшно. Даже в НКВД стреляют в затылок. Херман просто садист, он хочет видеть глаза жертвы, ее лицо перед смертью. А вот сестра сама встала перед своим палачом, сама держит взглядом мое лицо, принимая смерть не по-женски мужественно.

И в ее глазах нет ни страха, ни даже презрения, что странно. Волнение, решимость, еще вызов… И вопрос. Да, именно вопрос: «Ну, что ты будешь делать?»

И от ее пронзительных глаз, от ее бесстрашия становится как-то не по себе. Я навожу пистолет на девушку, но рука начинает дрожать.

Кто ты?

Ради чего сюда пришел?

Разве освободитель родной земли может быть палачом?!

На секунду в девушке я узнаю свою жену: тот же овал лица, очертание губ, такого же цвета глаза… Дуниша, Очандиано, Бискайя… Герника.

Да, Герника. Я помню завалы кирпича разрушенных домов, удушающий дым пожарищ и запах горелой плоти. Детей с пулевыми ранениями от авиационных пулеметов «Кондора». Именно тогда я понял, что ошибся с выбором на той войне. Именно тогда немецкая жестокость и бесчеловечность предстала передо мной во всей своей неприглядной красе.

Тогда ты хотел немецкой крови. А теперь служишь им. Кому ты служишь?

Палачам.

Освободитель земли, истребляющий большевистскую сволочь… Именно так мне описывал мое будущее гауптман Климов. Мой боевой товарищ, мой наставник, с которым мы вместе проливали кровь, свою и чужую, вместе теряли соратников.

Но вот «большевистская сволочь» стоит передо мной на коленях. И его рука не дрогнет. А моя?

Разве истинный воин должен казнить беззащитных людей, откупаясь от совести приказом? Или он должен их защищать, пусть даже и ценой своей жизни?

У меня нет выбора. Климов знает о моей семье. И я уже воюю с советской властью, для них я изменник с рождения.

Выбор есть всегда. Даже Господь Бог не отнимает его у человека.

Вопрос лишь в том, кто ты.

Палач или воин…

В первый раз отправляя меня на войну, мама произнесла вещие слова:

«Только не предавай своей чести и совести, и Господь тебя сохранит».

Честь и совесть. А сейчас я нажму на спуск и предам все, что есть во мне хорошего.

– Прости, мама. Я заблудился, я потерялся. Я сделал неправильный выбор. Но я еще имею шанс все исправить.

В жизни мы часто стоим перед выбором. Каждый день. И каким бы невзрачным он ни казался, этот выбор всегда один: или хорошее, или плохое. Или добро, или зло. Только иногда он определяет ближайший час, а иногда целую жизнь.

Но как же легко становится на душе, когда делаешь правильный, пускай и трудный выбор, пускай и ломая свои страхи, свое безволие…

Улыбка тронула мои губы. Я подмигнул своей несостоявшейся жертве.

– Ты будешь жить. А вот они – нет.

– По врагам народа!..

Я поднимаю глаза на лейтенанта.

Вольф ловит мой взгляд. Он понимает его и молниеносно направляет на меня свой ТТ.

Время будто замедляется…

Прыжок спиной на капитана. Херман разворачивается ко мне и выпрямляет руку, сжимающую пистолет. Слишком медленно.

Две пули, одна в живот, одна в левый глаз. Климова я сбиваю, капитан падает вместе со мной.

Я почему-то не слышу выстрелов, но лейтенант наверняка в меня стреляет. Только цель успевает уйти.

С земли я выстрелил в Вольфа, но тот мгновенным перекатом уходит с линии огня. Только немец забыл, что у него ранена рука, и вместо пружинистого кувырка у него получается падение. Такие ошибки надо наказывать.

Выстрел. Пуля бьет разворачивающегося ко мне врага в переносицу. От динамического удара из глазниц вылетают глазные яблоки.

…Удар я чувствую, немеющие пальцы выпускают ТТ. Но пробить с носка в голову у Климова уже не получается: мгновенно развернувшись, я принимаю атаку ноги на скрещенные руки.

Правый прямой в пах, и тут же снизу вверх раскрытой ладонью в горло оседающего гауптмана. Климов согнутым кулем валится к моим ногам.

Вся схватка заняла меньше десяти секунд.