Агент посещал казни не ради удовольствия, а потому, что, будучи наиболее подготовленным из четверых, чтобы убивать, больше их был готов смотреть смерти в лицо. Он думал о том, что сам может рано или поздно угодить в петлю, и хотел узнать, каково это. Многие из Арабского отдела уже погибли. Как поступит он, Якуба, когда настанет его черед? «Сначала я думал, — пишет он, — что заору во всю мочь на иврите: „Да здравствует Государство Израиль!“ Но потом опомнился и сказал себе: нет, так я выдам всех остальных. Лучше помалкивать, и пусть меня зароют, как собаку».

Неготовность Центра позволить Якубе орудовать в Ливане по-своему частично объясняется переломом в войне, развивавшейся уже не так, как в страшные первые дни года. Наступление арабских государств остановилось, натолкнувшись на яростное сопротивление евреев; сыграли свою роль соперничество между арабами и их неорганизованность. Изменились и настроения в арабских армиях. Сначала там уверенно заявляли, что вот-вот сбросят евреев в море, но теперь хвастовство поутихло. Гамлиэль разведывал преобладающие настроения на ливанско-израильской границе, где служили не только подразделения ливанской армии, но и добровольцы-мусульмане из Югославии:

Теперь еврейские силы не просто удерживали позиции, а одерживали верх. Раньше еврейское государство представлялось чем-то туманным, неясным, колеблющимся, а теперь приобретало четкие очертания, превращалось в реальность.

Одним из первых шагов нового израильского руководства было решение избавиться от партизанских вооруженных формирований, действовавших до появления государства. Речь шла не только о правых группировках, несогласных с возобладавшей политической линией, но и о самом Пальмахе — сердце израильского вооруженного подполья, к которому всегда принадлежал Арабский отдел. Пальмах представлял собой левое крыло кибуцного движения; это были люди, для которых социализм и мировая революция были не пустыми словами; фотографии Сталина провисели на стенах в некоторых кибуцах до середины пятидесятых годов. Неприятие Пальмахом центральной власти приносило пользу, пока эта власть была британской, но теперь руководство стало еврейским и было еще слишком неустойчивым, чтобы подвергаться такой угрозе. Подразделения Пальмаха вели бои и летом, и даже осенью, но лидеры страны уже приступили к упразднению отдельных штабов ополчения, готовясь к расформированию Пальмаха как такового.

Эти изменения носили не только военный характер. Прежний Эрец-Исраэль с его эвкалиптами, скромными хижинами, широким выбором будущего и открытостью любым невероятным и безответственным идеям нужно было укротить, иначе не возникло бы нормальной страны. Новому государству предстояло стать шире былой мечты именно в силу его реальности. И одновременно у́же той мечты — в силу той же самой реальности. Уйти в прошлое приходилось многому, Пальмаху в том числе. Но его мирок был так могуч — своей незабываемой дружбой, своей «любовью, скрепленной кровью», как пелось в одной из его песен, — что многие бойцы так и не смогли с этим смириться. Проведя свой утлый жизненный плот среди опаснейших порогов и доплыв до спасательного корабля, они вдруг перестали чувствовать под собой этот плот. Их домом был Эрец-Исраэль; к государству же под этим именем они привыкнуть не смогли. Например, прославленный офицер Пальмаха Игаль Алон стал израильским генералом и видным политиком. В национальной памяти он остался славным героем. Но после его смерти товарищ по Пальмаху проводил его такими словами: «Игаль Алон умер без родины. Созданное им государство лишило его родины».

Пальмах представлял проблему для нового правительства и для армии, однако ценность его Арабского отдела ни у кого не вызывала сомнений. Люди, пришедшие к власти, относились к разведке со всей серьезностью. Времена, когда разведчики сами придумывали себе прикрытие и не имели денег на поездку в автобусе, ушли в прошлое. 16 сентября 1948 года директор разведки Большой Иссер подписал декларацию о переходе Арабского отдела, ранее подчинявшегося Пальмаху, под эгиду Армии обороны Израиля. Отдел получил название «Шин Мем 18» («шин» и «мем» — начальные буквы еврейского словосочетания «шерут модин», разведывательная служба). Теперь у службы было свое помещение, свой секретарь, свой бюджет. Офицер-кадровик с доступом к личным делам новобранцев обращал внимание на всех носителей «восточных» фамилий. Со временем учитель Саман получил ответственный пост в новом аппарате разведки и уже не занимался непосредственно созданным им отделом и людьми, которых он в свое время отобрал и обучил и которые смотрели на него как на родного отца.

Все эти перемены остались невидимыми для агентов, работавших в неприятельской столице на севере. Они по-прежнему торговали в своем киоске «Три луны», водили свое такси, слали радиограммы, пользуясь антенной в виде бельевой веревки. Единственной их связью с домом был писк морзянки. Они не знали, кто именно поддерживает с ними связь, но полагали, что на той стороне остаются всё те же люди. Гамлиэль, Ицхак и Хавакук были переброшены через границу еще весной, до провозглашения независимости, и не бывали в Государстве Израиль. В своих радиограммах они продолжали называть его Эрец-Исраэль. Они не были знакомы ни с кем в «ЦАХАЛ», к которому теперь принадлежали. Для них, смотревших вниз из окна мансарды, ничего не поменялось. По одну сторону простиралось море, во все другие стороны раскинулся до самого горизонта арабский мир.

В новом, 1949 году, после подрыва яхты «Grille», Гамлиэль и Якуба по-разному видели будущее своей бейрутской разведывательной ячейки: один считал главным сбор и анализ разведывательной информации, другой — диверсии. Бывший Арабский отдел Пальмаха превратился в воинское подразделение; тем не менее ему все еще была чужда сама мысль о подчинении старшим по званию, и никто в Центре, похоже, не старался приструнить своих агентов. Судя по радиопереговорам, там пытались их помирить и решить все же, кто из них старший. Например, Гамлиэлю радировали следующее: «Якуба имеет право планировать и готовить военные операции, однако он должен согласовывать и планирование, и подготовку с тобой. По всякой одобренной нами операции вы должны достигать взаимного согласия».

Но это не помогло, мир так и не воцарился. Ицхак и Хавакук наблюдали за конфликтом, часто вспоминая арабскую поговорку из тех, что приносил с улицы Ицхак: «Иза ана амир ва-инта амир — мин рах йисук аль-хамир?» — «Если я принц и ты принц, то кому же погонять ишаков?»

Ицхак и Хавакук не были принцами, оба были готовы погонять ишаков. Так или иначе, им так и не позволили взорвать нефтезавод. Вероятно, командование не захотело лишний раз бросать вызов ливанцам; в одном из источников высказывается также предположение, что оно побоялось раздражать европейские компании, финансово заинтересованные в продолжении работы предприятия. Кроме того, израильтяне, как всегда, пеклись о безопасности местных евреев. Причин отказаться от диверсии хватало, поэтому трезвые головы одержали верх.

Якуба не согласился с этим решением и клял штабных трусов даже не месяцы, а годы спустя. Когда по прошествии четырех десятилетий уцелевшие люди на седьмом десятке встретились, он все еще не успокоился. «Прими они тогда наш план, — бушевал он, судя по протоколу беседы в 1985 году, — мы бы перерезали снабжение топливом сирийской и иорданской армий, и это вошло бы в учебники истории!»