по дорогам, сирены бронемашин вопили на каждом повороте, а пыль укрывала нас, как шатер. Мы разбивали лагерь в полях, и стоило нам встать, как бурную работу начинали наши отряды снабженцев – их задача состояла в том, чтобы успеть купить местных гусей, уток или кроликов до того, как они достанутся другим солдатам. И, разумеется, вино. Один итальянский крестьянин предложил нам купить пяток гусей, если мы приедем в его деревню – всего-то четыре километра отсюда. При чуть более подробном расспросе выяснилось, что его деревня по-прежнему под контролем немцев, так что от затеи отказались. В тот вечер мы устроили прекрасный, даже расточительный ужин, который ели, сидя на стоге сена, – ничего общего с обычными нашими ужинами из консервированных пайков рациона «B». Но все были так расстроены новостями из Польши, что ужин не удался. Все уланы думали о своих семьях, переживших – или нет – почти пять лет немецкой тирании, и с отчаянием гадали о том, что же им придется вытерпеть от русских.

Ранним утром мы на пяти машинах отправились на разведку, руководил предприятием Эмиль, командир второго эскадрона. Он проинструктировал нас, привстав в своей машине. Я не поняла ни слова, зато уловила его очаровательно веселый тон и учтивый поклон, с которым он закончил речь. Мы сидели на крышах разведмашин, наслаждаясь солнцем, воздухом и окружающими красотами. На эту прогулку мы выдвинулись, чтобы найти пути, где бронемашины смогут двигаться по пересеченной местности, вне дорог. Мы проезжали мимо дворов небольших ферм, где сонно бродили крестьяне в мятых шелковых пижамах и халатах. Трудно представить себе что-то более странное посреди войны, и мы с фермерами одинаково пристально смотрели друг на друга. Мы купили у них уток и вина, а когда вернулись, узнали, что эскадроны Поппи и Джорджа пошли в атаку на немцев. Внезапно опустился туман войны.

Никто не мог найти майора. А он, столь же любознательный, сколь и храбрый, опередил наступающие войска – и бронемашины, и пехоту – и помчался на своем джипе на окраину города, который мы, видимо, собирались взять. Майор был совершенно один, но несколько точных выстрелов немецкого миномета убедили его, что лучше не вести войну в одиночку. Он вернулся в штаб около часа дня с информацией о позициях немцев и в приподнятом настроении.

После обеда мы вернулись на фронт и застали остальных в патовой ситуации. Пехота залегла на позициях, немецкие противотанковые орудия работали, солнце жарило нестерпимо, и ничего не менялось. Вокруг валялось огромное количество недавно выкопанных мин: противотанковые похожи на дрянные сундуки для инструментов, противопехотные смахивают на дрянные же сигарные коробки. Вокруг позиций эскадрона Джорджа ходили солдаты с острыми альпенштоками, прощупывая поля, чтобы обнаружить побольше мин, а Джордж сидел во главе длинной вереницы бронемашин и ждал. Эскадрон Поппи попал под обстрел. Нас слегка обстреляли накануне вечером в нашем лагере – в целом все выглядело так, будто все возьмут паузу и дадут поработать артиллерии.

День вышел беспокойным, хотя линия фронта никак не изменилась. Потери были незначительными, лишь несколько машин повредило во время обстрела. Дальше полк получил приказ отступить и передать позиции пехоте. Видимо, так выглядит война в бронетанковом полку: в первый день происходит очень много всего, во второй ты сидишь в стогах сена, а на третий тебя вдруг выдергивают с фронта. Уланы были довольны первой за три недели возможностью отдохнуть, так что мы вернулись на место, где уже стояли лагерем, и весь полк тем вечером пытался помыться в переносных холщовых рукомойниках или с помощью итальянских оросительных труб.

На следующее утро солдаты пришли на службу в церковь, и каждый выглядел безупречно. Если пятеро мужчин прожили в броневике достаточно долго, он постепенно становится для них чем-то вроде туристического трейлера. Это и бар, и холодильник, и сундук, и туалетный столик, а еще резвая стальная машина, из которой торчат пулеметы. Капеллан Джонни – ему лет тридцать, и ему нравится быть солдатом – отслужил мессу довольно робко, будто чувствовал себя не в своей тарелке. На службу пришли и деревенские: старушки и молодые женщины с кружевными косынками на головах и четками в руках. В церкви над алтарем висела очаровательная картина: волхвы видят Вифлеемскую звезду, и пес рядом с ними тоже задрал голову и смотрит на нее.

На службе чистые загорелые лица поляков спокойны, почтительны и немного печальны. Среди них стоял майор – немцы помиловали его, и ему приходилось сначала прислуживать фельдфебелям, а потом работать на огромной ферме вместе с другими рабами-поляками. Он сбежал оттуда, и еврейская подпольная организация тайно вывезла его из Польши через Чехословакию и Венгрию. Он не знал, где его жена, и не получал никаких вестей от нее уже пять лет. Рядом с майором стоял Майк, его заместитель, очень молодой, светловолосый и одинокий – с тех пор как его брат погиб в Италии этим летом. Майк с братом бежали в Японию через всю Россию по Транссибирской магистрали, выдавая себя за студентов, которые едут к какой-то выдуманной богатой тетушке в Токио, и сумели вернуться в Египет и в свой полк за неделю до битвы у Тобрука. Был здесь и боксер Хростек, квадратный и крепкий, как дерево, его работой было обнаруживать и обезвреживать мины, чтобы расчистить путь бронемашинам. Недавно ему давали двухдневный отпуск, чтобы он женился на польской медсестре, которая вступила в Польский корпус после четырех лет пребывания в русском трудовом лагере. Первую невесту Хростека убило гестапо, а перед этим ее пытали, чтобы она рассказала, что знает о подполье. Все они стояли здесь, на службе: офицеры и рядовые, друзья и товарищи, – у каждого за плечами собственный длинный путь, и впереди тоже ждет долгая, неясная дорога.

В конце службы они спели свою национальную молитву. Музыка приятна и нетороплива, их голоса уносились через открытую дверь церкви в солнечную, полную мух деревню.

«Боже, долгие века Ты заботился о нашей стране и сохранил ее великолепной; щитом любви Твоей Ты защищаешь нашу родину от несчастий, постигших ее; к Твоему алтарю мы приносим наши молитвы и просим Тебя благословить нашу страну и освободить».

Сильные печальные голоса умолкли, и в церкви воцарилась тишина. Солдаты вышли под жаркие лучи солнца, чтобы отдохнуть и провести субботу в мире – а потом снова сражаться, километр за километром на длинной дороге домой.

Готская линия

Сентябрь 1944 года

Разрушенная деревня, асфальтовая дорога и розовато-бурый холм – так выглядела Готская линия с того места, где мы стояли. К деревне, дороге и холму вела пыльная заминированная тропинка, на которой канадская пехота ждала сигнала к наступлению. Канадцы стояли колонной по одному, на большом расстоянии друг от друга, никто не разговаривал, даже их лица ничего не выражали. С холмов позади с непрекращающимся грохотом била наша артиллерия, но никто не обращал на нее внимания. Все слушали, как впереди, словно дятел, застучал немецкий пулемет, и смотрели на небо слева, где из-за разрывов снарядов повисли маленькие темные облачка.

Прямо перед нами работал бульдозер в свойственной бульдозерам манере – как бы не замечая ничего вокруг, по правилам собственного бульдозерного мира. Машина пыталась засыпать часть глубокого противотанкового рва, который немцы вырыли вдоль Готской линии. Бульдозер загреб широким стальным ковшом две мины; они взорвались, машину слегка тряхнуло, водитель снял пробковый шлем и выругался. Офицер пехоты что-то крикнул ему, и водитель повернул большую машину: теперь между ее ковшом и заминированной частью тропы осталось расчищенное пространство шириной примерно в полметра. В этот узкий зазор и пошла пехота. Каждый солдат казался очень одиноким, когда медленно и неуклонно двигался навстречу холмам, которых не мог разглядеть, навстречу любой опасности, которую они таят.

Великая Готская линия, которой немцы грозили с тех пор, как союзные войска прорвали линию Гитлера[52], в иных обстоятельствах представляла бы собой очаровательную горную гряду в Апеннинах. Вокруг ясная, располагающая к мечтаниям погода, какая бывает только на исходе лета; холмы изгибаются под небом, чья синева напоминает