В переписке официальные лица жаловались, что Пастернак, который «частично согласился с критикой его книги[355]и признал необходимым переработать ее», так и не внес никакой серьезной правки. Почти всю весну и лето 1957 года Пастернак болел: в правой укороченной ноге появились сильные боли. Зинаида Николаевна навещала его в кремлевской больнице каждый день; ее там узнавали и уже не спрашивали паспорт. Однажды новая гардеробщица спросила, кто она такая. Когда она достала паспорт, медсестра сказала, что час тому назад пришла женщина — блондинка[356]и тоже назвалась его женой.

Из ЦК КПСС поступило очередное предложение: следует предпринять еще одну попытку вернуть рукопись через итальянских коммунистов, поскольку их делегация приехала в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Итальянцев ругали. Сам Хрущев жаловался[357]Велио Спано, главе иностранного отдела Итальянской коммунистической партии, что шумиху вокруг романа Пастернака поднял Д'Анджело, которого принимали за друга. Очевидно, Хрущеву заранее показали «выборку самых неприемлемых кусков[358]из романа».

Пастернак также отправлял послания в Италию. В июле он написал Пьетро Цветеремичу, переводившему роман на итальянский язык: он хочет, чтобы все западные издательства издали роман, независимо «от тех последствий, которые могут меня постичь»[359]. «Я написал роман для того, чтобы его опубликовали и прочли, и это остается моим единственным желанием».

В августе за Пастернаком пристально следили. Письма в Англию к сестре Лидии[360]перехватывал КГБ; она так их и не получила. В том же месяце Пастернака вызвали на расширенное заседание секретариата Союза писателей. Пастернак передал Ивинской доверенность, поручив ей представлять его на встрече. Ее сопровождал Старостин, редактор, который должен был подготовить к выходу в свет издание «Доктора Живаго» на русском языке. На встрече председательствовал Сурков, ставший к тому времени первым секретарем Союза писателей. Сурков вначале встретился с Ивинской один на один и доброжелательно поинтересовался, как роман оказался за границей. Ивинская ответила, что Пастернак — «широкий человек, с детской… непосредственностью[361]думающий, что границы между государствами — это пустяки и их надо перешагивать людям, стоящим вне общественных категорий, — поэтам, художникам, ученым».

«Да, да, — ответил Сурков, — это в его характере. Но сейчас это так несвоевременно… надо было его удержать, ведь у него есть такой добрый ангел, как вы…»

Когда началось расширенное заседание, от благожелательности Суркова не осталось и следа. Он все больше и больше распалялся, обвиняя Пастернака в «предательстве». Он утверждал, что Пастернаком руководила жадность, и сказал, что он вел переговоры с целью получения денег из-за границы. Ивинская попыталась возразить, но ей грубо велели не перебивать. Валентин Катаев закричал на нее: «Вам вообще здесь делать нечего… вы кого представительствуете — поэта или предателя, или вам безразлично, что он — предатель своей родины?» Когда собравшимся представили Старостина как редактора романа, Катаев заметил: «Удивительное дело — отыскался какой-то редактор; разве это еще можно и редактировать?»

Старостин был подавлен; он не испытывал иллюзий относительно того, что предвещала роману такая головомойка. «Мы все подавлены[362], зная, что дорога к изданию «Доктора Живаго» закрыта».

Позже Пастернак описал то событие как «собрание в духе 37 года[363], с яростными криками о том, что это беспрецедентный случай, и требованиями возмездия». На следующий день Ивинская договорилась, чтобы Пастернак встретился с Поликарповым, заведующим отделом культуры ЦК. Перед встречей Пастернак попросил Ивинскую передать Поликарпову письмо. Ей показалось, что письмо составлено нарочно, чтобы привести чиновника в ярость. Пастернак писал о том, что люди совестливые никогда не бывают довольны собой; они о многом сожалеют, есть многое, в чем они раскаиваются. Единственное в жизни, за что Пастернак не раскаивался, — это его роман. «Я написал, что думал[364], и до сегодняшнего дня мои мысли остаются теми же. Возможно, это ошибка — не скрывать их от других. Уверяю вас, я бы не стал издавать роман, будь он плохо написан». Но роман оказался сильнее, чем думал автор; сила шла откуда-то сверху, и дальнейшая судьба «Доктора Живаго» уже не во власти его автора.

Поликарпов так разъярился, что потребовал, чтобы Ивинская разорвала письмо у него на глазах. Он настаивал на личной встрече с Пастернаком. Поликарпов и Сурков встретились с Пастернаком в последующие дни. Разговоры велись напряженно, но сдержанно; и Поликарпов, и Сурков просили Пастернака послать телеграмму Фельтринелли с требованием вернуть рукопись. Пастернака предупредили: отказ действовать приведет «к очень неприятным последствиям»[365]. Поликарпов и Сурков подготовили текст телеграммы к Фельтринелли, которую должен был отправить Пастернак:

«В процессе дальнейшей работы[366]над рукописью романа «Доктор Живаго» я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у Вас экземпляр рукописи этого романа рассматриваю как нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения.

Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения.