Николай не стал возражать. «S’ils vous ressemblent»[39], – сказал он и закончил аудиенцию.

«Я доволен тем, – написал сэр Мозес в дневнике, – что евреям станет легче вследствие нашего визита в этот город. Благодарение Господу».

Последствия визита сэра Мозеса оказались недолговечными, зато он собственным своим примером показал, чего может достигнуть еврей, живущий как свободный гражданин. Он поднял статус евреев в глазах иноверцев и, более того, повысил их самоуважение. Само его присутствие приободряло его, и обратный путь по восточным провинциям превратился в настоящую королевскую процессию. Повсюду его встречали приветственные толпы. Под колеса ему бросали цветы. В его честь сочиняли стихи и песни. Ничего подобного Европа не видывала с XVII века, со времен лжемессии Шабтая Цви. По своей дородности и росту сэр Мозес вряд ли сошел бы за мессию, однако между его миром викторианской Англии, Ист-Клиффа и Парк-Лейн и жалкими поселками, через которые ему довелось проезжать, была такая же разница, как между небом и землей. Он никогда еще не видел такой нищеты. В Вилькомире[40] под Вильно ему рассказали, что в прошлом году от голода там умерла четверть еврейских семей. Он везде раздавал деньги, сто рублей тут, тысячу там. Несмотря на всю радость, с которой встречали его приезд, опыт стал для него удручающим. «Когда я вижу муки моих братьев, я страдаю сам, – сказал он. – Когда у них есть причины плакать, из моих глаз текут слезы». Дальше он отправился в Ковно[41], Варшаву, Краков, обстоятельно расспрашивая о положении общин и делая подробные заметки.

Въехав в Германию, он почувствовал, что приближается к своему миру. В Берлине его встретили представители банкирского дома Бляйхрёдер, во Франкфурте приняли Ротшильды. На домах развесили фонари, на улицах играли оркестры, в Юденгассе начался праздник.

За его миссией с интересом и сочувствием следили королева Виктория и принц-консорт, и по возвращении в Англию в июне его возвели в баронеты.

В 1846 году сэр Мозес возглавил заседание Совета представителей, собравшееся с целью подготовить благодарственный адрес к папе Пию IX за его труды по улучшению положения евреев, живущих в Папской области в Италии. Сначала этот адрес направили лорду Палмерстону, а затем барону Шарлю де Ротшильду в Неаполь, который, в свою очередь, представил его папе. Через несколько лет стало известно, что прежние притеснения вернулись. Пий IX, начинавший карьеру либералом, затем превратился в одного из самых темных мракобесов среди всех римских пап, и его правление Гладстон описал так: «Азиатская монархия – только деспотизм головокружительной высоты и только мертвенное следование религиозным догматам».

Папе пришлось бежать из Рима во время республиканского восстания 1848 года и искать себе убежища в Гаэте. Французские штыки вернули его в столицу, но события практически разорили, и он был вынужден обратиться за помощью к дому Шарля де Ротшильда в Неаполе. В то время, выражаясь мирским языком, кредит его святейшества считался не самым надежным, но Шарль был готов дать ему денег под низкий процент при условии, что стены римского гетто снесут, евреям разрешат свободно передвигаться по Папской области и с них будут сняты особые поборы. Еще он потребовал в залог церковное имущество. Папа, быть может, и принял бы первые условия, но не последнее, и потому обратился к своему защитнику Луи-Наполеону, который, в свою очередь, свел его с Якобом Ротшильдом. Якоб не просил никакого залога, но настаивал на выполнении первых условий Шарля, а именно на эмансипации евреев в Папской области. Монсеньор Форнарини, папский нунций в Париже, в самых общих словах заверил его, что святой отец имеет самые добрые намерения касательно своих подданных иудейского вероисповедания. После этого Пий получил заем на самых благоприятных условиях, но данные гарантии остались пустым звуком.

В 1852 году в семье еврейского торговца из Болоньи (относившейся к Папской области) заболел маленький сын Эд-гардо Мортара. Его нянька, неграмотная четырнадцатилетняя девочка по имени Мина Моризи, побоялась, что он умрет, и окрестила его. Эдгардо выздоровел, но нянька молчала о его крещении вплоть до 1858 года, когда сообщила об этом на исповеди. Священник доложил инквизиции, и 3 июня 1858 года офицер папской полиции в сопровождении двух жандармов схватил ребенка и доставил его в доминиканский монастырь. Через несколько месяцев его под вооруженной охраной доставили из Болоньи в Рим. Очевидец рассказывал, что он все время плакал и звал папу и маму. Офицер пытался всунуть ему в руки четки, но от этого он только рыдал еще пуще.

Сначала родителей держали в полном неведении. Им не сказали, почему приходили жандармы, почему забрали ребенка, что с ним станется. Лишь позднее они узнали о тайном крещении. Сначала Мортара обратился в инквизицию, прося вернуть ему сына, потом к кардиналу Антонелли, папскому госсекретарю, и, наконец, к самому папе. Святой отец ответил, что у отца только один способ вернуть ребенка, а именно последовать за ним в лоно церкви. Мать Эдгардо, отчаявшись увидеть сына, умерла от горя.

Когда об этом деле стало известно в других странах, поднялся международный крик возмущения. Протесты прошли в Турине, Париже, Лондоне, Амстердаме. Состоялся массовый митинг в Нью-Йорке, один из крупнейших в истории американской еврейской общины. Сэр Фрэнсис Голдсмид поставил вопрос перед палатой общин, и в конце концов 49 пэров и 36 членов нижней палаты выразили свой гнев и осуждение в письме и направили его министру иностранных дел. Их письмо, по словам «Таймс», выражало мнение «всей разумной Европы».

Совет представителей призвал отправить в Рим еврейскую миссию, но сэр Мозес все еще надеялся, что давление мирового общественного мнения может заставить церковь вернуть ребенка, но чем громче раздавались голоса протеста, тем упрямее становились церковники. «Пусть хоть весь мир и все христианство обнищают и облачатся во вретище, – заявляла немецкая клерикальная газета, – но ребенок, получивший крещение, должен остаться католиком».

Протесты начали постепенно стихать. Евреям пришлось справляться собственными силами. 5 апреля 1859 года сэр Мозес приехал в Рим.

Сэр Стрэтфорд де Рэдклифф, оказавший в качестве посла в Константинополе огромную помощь сэру Мозесу во время дамасского дела, теперь находился в Риме, и в этой новой трагедии сэр Мозес обратился к нему за советом.

«Дело представляется настолько очевидным, – сказал ему сэр Стрэтфорд, – что, по нашим понятиям, у вас не должно быть никаких трудностей с восстановлением справедливости; но, судя по тому, что говорят, боюсь, от вас потребуются все ваши способности, энергия и опыт, чтобы иметь хоть малейшую надежду на успех».

Сэр Мозес прибыл с благословением принца-консорта, рекомендательными письмами от британского правительства и Наполеона III, да и британский посол Одо Рассел оказывал ему всяческое содействие, но все было бесполезно. Мрачную правоту сэра Стрэтфорда подтвердили дальнейшие события. Когда Рассел пытался устроить сэру Мозесу аудиенцию с папой, один кардинал посылал его к другому, тот к третьему, а третий к первому. В конце концов сэра Мозеса принял кардинал Антонелли, но папа встречаться с ним отказался.