о помиловании. Единственным полученным ими ответом была коротенькая записка, написанная карандашом (в настоящее время она находится у меня), которая гласила: «Никому не позволено совершать убийства. Я знаю, что совесть не дает многим покоя, так как не один Дмитрий Павлович замешан в этом убийстве. Удивляюсь, что вы обращаетесь ко мне». По-видимому, эта короткая, резкая записка была продиктована императрицей, которая была возмущена убийством Распутина и более чем когда-либо готова продолжать свою политику неограниченного самодержавия.

Во время всех своих аудиенций у государя в 1916 году отец мой постоянно предупреждал его о возраставшей опасности революции и умолял пойти на известные уступки народу, который понес такие жертвы на войне. Но государь всегда избегал прямого ответа на эти заявления или же отвечал, что хотя он и очень ценит жертвы нации, но время уступок еще не настало и что для преобразования в области внутренней политики необходимо подождать до окончания войны.

В начале января 1917 года положение было настолько серьезно, что мой отец решил сделать последнюю попытку воздействия на государя в смысле перемены образа правления. Прежде всего, он телеграфировал в Англию, прося разрешения говорить с Николаем II по этому поводу от имени короля и английского правительства. На этот запрос он получил ответ, что английское правительство полагает, что момент для переговоров по этому поводу выбран неудачно. Мой отец послал тогда другую телеграмму, в которой писал, что если правительство не разрешит ему говорить от его имени, то он готов говорить с императором от своего собственного.

«Мы обязаны, – писал он, – это сделать в интересах самого государя, который был всегда нашим верным союзником, в интересах России, которая принесла громадные жертвы на общую пользу, и ради нас самих, которые непосредственно в этом заинтересованы».

Министерство иностранных дел дало наконец разрешение, и мой отец был принят в Царском Селе 12 января 1917 года. Обыкновенно государь принимал моего отца в своем кабинете, но на этот раз он был принят не Николаем II – просто человеком, сидящим за своим письменным столом и предлагающим посетителю папиросы, но Николаем II, самодержцем всероссийским, стоявшим в парадной форме в зале аудиенций. Хотя и сознавая, что все это делалось для того, чтобы подчеркнуть неуместность интимной беседы, и чувствуя известную неловкость от подобной официальности, мой отец тем не менее все же решил довести задуманное до конца и доложил государю о причине своего визита.

Выразив сожаление по поводу смерти русского посла в Лондоне графа Бенкендорфа и назвав имя Сазонова, в качестве возможного его заместителя, государь продолжал говорить о конференции союзников, которая должна была вскоре состояться в Петрограде, и когда мой отец заметил, что не ожидает какой-либо пользы от этой конференции в переживаемый момент, то государь задал ему вопрос, почему он настроен столь пессимистически. Мой отец заметил, что если участники конференции даже придут к известному соглашению, то нет никакой уверенности, что данное правительство останется у власти, так как министры постоянно меняются. Попросив засим разрешения говорить вполне откровенно, мой отец заявил, что единственным средством спасения России является отказ от нынешней политики. Народ, который со дня объявления войны доказал свои верноподданнические чувства, понес с тех пор напрасные жертвы из-за недостатка в снабжении и несостоятельности администрации.

– Ваше величество имеет лишь один выход из положения: это уничтожить преграды, которые вас отделяют от народа.

– Вы хотите сказать, что я должен завоевать доверие народа, или же он должен завоевать мое доверие? – резко спросил государь.

– И то и другое, – ответил мой отец, – так как без взаимного доверия между властью и нацией Россия не сможет выиграть войны.

Он продолжал говорить, что стоит государю поднять лишь мизинец, и вся страна будет у его ног. Отец мой умолял государя посетить Государственную думу и заявить ей, что он находится с народом в полном единении и искренно хочет победы. Он предостерегал государя от пропаганды, которую вели немецкие агенты. Они держали в своих руках тех, кто являлись советниками императора в деле назначения министров. Они даже имели косвенное влияние на императрицу, которую в народе обвиняли в германофильских симпатиях и даже в шпионаже. Потом мой отец перешел на Протопопова и заявил, что, пока он останется у власти, не будет возможно сотрудничество между правительством и Государственной думой, необходимое для победы. Дума не могла питать доверия к человеку, перешедшему из среды прогрессивного блока в состав правительства и имевшему в Стокгольме свидание с агентом Германии. Весь Петроград был наэлектризован разговорами о революции. По всей России шли разговоры о намечаемых покушениях.

– Ваше величество, – закончил мой отец свою речь, – должны помнить, что народ и армия составляют одно целое, и если бы произошла революция, то можно было бы рассчитывать лишь на небольшую часть армии, которая встала бы на защиту династии. Я сознаю, что как посол иностранной державы не имею права разговаривать с вашим величеством, как это делаю я, и я должен был преодолеть большую робость, прежде чем на это решиться. Но мною в моих заявлениях руководит лишь чувство преданности вашему величеству и императрице. Если бы я увидел друга, который шел бы ночью по узкой тропинке, кончающейся пропастью, счел бы своим долгом предупредить его об опасности. И мой долг предупредить ваше величество о той бездне, которая лежит перед вами. Вы, ваше величество, теперь стоите на распутье, и вам надлежит сделать выбор. Один поведет вас к победе и к славному миру, другой к революции и к гибели. Умоляю ваше величество выбрать первый путь. Следуя им, вы дадите возможность вашей стране привести в исполнение ее вековые мечты, и вы сами будете самым могущественным монархом в Европе. Но прежде всего, ваше величество, обеспечьте безопасность всем тем, кто вам дороги, и ваша совесть будет тогда спокойна.

После того как мой отец кончил говорить, воцарилось молчание. Затем государь поднял голову и, со слезами на глазах, протянул моему отцу руку.

– Благодарю вас, сэр Джордж, – сказал он просто, и мой отец удалился, в надежде, что его слова произведут должное действие. Однако он заметил, что дверь, ведшая во внутренние апартаменты, была полуоткрыта, и все время чувствовал невидимое присутствие третьего лица, которое слушало их разговор.

Он не сомневался, что этим третьим лицом была императрица, решившая услышать, чего хочет этот вмешивавшийся во внутренние дела дипломат, и которая, раздраженная словами моего отца, убедила государя не обращать внимания на его советы и просить английское правительство отозвать моего отца из Петрограда.

Вполне естественно, что правая часть русского общества смотрела с